Следующая остановка - расстрел
Шрифт:
— Вы должны как можно лучше подготовиться к предстоящей встрече, — сказал он. — Ведь как-никак с вами хотят поговорить два человека из высшего руководства.
Грибин задал мне несколько вопросов, чтобы я мог заранее продумать свои ответы, а затем вместо того, чтобы просто сказать: «Все будет в порядке, не волнуйтесь. Держитесь как можно спокойней», он пустился в пространные рассуждения по поводу того, как я должен вести себя в присутствии Чебрикова и Крючкова. Заметив попутно, что эти люди принадлежат к высшему свету, являя собой типичнейших царедворцев советской империи, он предупредил меня и о личных их предпочтениях, и об особых приемах, к которым они прибегают подчас. Позже я осознал, что, по существу, он загадал мне шараду, которая свидетельствовала о его несколько
Когда я снова заговорил о том, как не мог попасть в квартиру и как удивился, обнаружив, что замок, которым сроду не пользовался, оказался вдруг запертым, Грибин немедленно дал мне понять, что не желает больше касаться этой темы, и я был вынужден замолчать.
Титов, увидев меня, стал извиняться за то, что не встретил меня. Сказал, что произошло недоразумение: он прождал меня в другом крыле аэровокзала, решив почему-то, что я должен буду пройти после таможенного досмотра именно туда.
Затем меня вызвали к Грушко. У меня было такое чувство, будто я иду на аудиенцию к монарху. Однако, переступив порог его кабинета, я увидел холодного, жесткого начальника с безжалостным инквизиторским взглядом, абсолютно не похожего на того, с которым я встречался в январе.
— Что вы можете сказать относительно Майкла Бэттани? — спросил он. — Все выглядит так, что, несмотря ни на что, он действительно желал сотрудничать с нами. Вполне возможно, из него вышел бы со временем второй Филби.
Желая посыпать солью на раны КГБ, я сказал:
— Я ни чуточки не сомневаюсь в том, что он и в самом деле готов был работать на нас. Причем, как представляется мне, он мог бы стать значительно более ценным агентом для КГБ, чем Филби.
— Как вас понимать?
— Поскольку Филби сотрудничал с нами в основном в тот период, когда наша страна и Англия были союзниками, то есть во время Второй мировой войны и в первые послевоенные годы, до начала «холодной войны», он не представлял для нас особой ценности. Бэттани, наоборот, стал бы оказывать нам помощь в период конфронтации, когда мы находимся в состоянии «холодной войны» с Западом, и, следовательно, пользы от него было бы куда больше, чем от Филби.
— Так как же мы допустили подобный просчет? И был ли Бэттани искренен с самого начала?
— Думаю, да. Почему товарищ Гук не пожелал иметь с ним дело, это мне и самому невдомек.
Грушко подумал секунду, потом сказал:
— Гук между тем был выслан из страны. И это вопреки тому факту, что с его стороны не было предпринято ни единой попытки связаться с Бэттани. Мало того, он даже слышать не хотел ни о чем подобном. Так почему же в таком случае английские спецслужбы сочли необходимым объявить нашего резидента персоной нон грата?
Я не знал, что именно хочет этим сказать Грушко. Уж не думает ли он, что англичане выслали Гука только для того, чтобы расчистить мне дорогу? Я просто сказал:
— То, что он никогда не вступал с Бэттани в контакт, — правда. Однако это отнюдь не исключает того, что он не допускал никаких ошибок, которые давали бы основание англичанам заподозрить его в том, что он — советский разведчик. Должен заметить, что он нередко вел себя именно так, как мог бы вести себя только кагэбэшник. Вы бы поглядели, с каким важным, напыщенным видом разъезжал он постоянно в своем дорогом «мерседесе», послушали бы, как превозносил он КГБ, разыгрывая при этом из себя генерала. Англичанам, естественно, не могло понравиться такое.
Грушко, бросив на меня скептический взгляд, более не возвращался к этой теме. И, тем не менее, мне не стало от этого легче: атмосфера в его кабинете по-прежнему оставалась крайне напряженной.
Чуть позже, в коридоре, у меня на глазах разыгралась любопытная сцена. Завидев Титова, Грушко набросился на него за то, что тот допустил такую оплошность в аэропорту. Часть моего «я», пребывавшая вечно в настороженном состоянии, тут же заметила: «Во всем этом есть что-то неестественное. С чего бы это Грушко понадобилось поднимать шум из-за какого-то пустяка и унижать Титова в твоем присутствии?» Глядя на Грушко и Титова,
Он никогда не попал бы в мои руки, если бы принимавшие почту лица не допустили оплошность — еще одну. Я, сознавая реальность, встряхнул ящик, пытаясь определить его вес. Рациональная часть моего разума сказала мне вполне определенно: «Олег, в этом ящике — твои личные бумаги, находившиеся в твоем кейсе». Вероятно, Центр направил в воскресенье телеграмму в Лондон, и там успели распаковать и снова запаковать почту.
Но люди, коим довелось разбирать почту в Москве, были не слишком опытны и пришли с посылкой ко мне — спросить, как зарегистрировать ее, поскольку логично было предположить, что эту посылку в секретариат Грушко отправил я.
Вот и все, с чем столкнулся я в первые дни своего пребывания на родине. Предоставленный по сути дела самому себе, я занимался в основном тем, что перебирал захваченные мною с собой записи, касавшиеся английской экономики, внешнеэкономического положения Англии, отношений этой страны с Америкой, ее достижений в области науки и техники, и ждал постоянно вызова сверху. В четверг под вечер, на четвертый день моих бесплодных ожиданий вызова к начальству, Грибин вошел в отведенный мне временно кабинет и предложил подбросить меня до центра Москвы.
— А что, если я вдруг понадоблюсь, а меня не окажется на месте? — спросил я.
— О нет, — ответил он, — сегодня вечером вас уж точно никуда не станут вызывать.
Это был безрадостный, унылый вечер. Шел сильный дождь, и движение машин было затруднено. Сидя в машине, я стал выражать свое неудовольствие тем, что впустую теряю время. Отметив, что у меня в Лондоне масса неотложных дел, я сказал, что если нет каких-то веских оснований для дальнейшего пребывания в Москве, то я предпочел бы вернуться в Лондон и заняться работой. Ее же было невпроворот: парламентский год подходил к концу, вот-вот состоится важная конференция стран — членов НАТО, сотрудники, курирующие осведомителей, нуждаются в руководстве, и так далее.
Но мои сетования мало трогали Грибина.
— Ерунда все это! — сказал он. — Люди порой отсутствуют месяцами, и то ничего. Незаменимых людей нет.
И опять я почувствовал, что что-то не так. В его реплике я уловил фальшивые нотки.
На следующее утро Грибин приложил немало усилий, чтобы уговорить меня провести уик-энд вместе с ним и его женой. Было ясно, что он получил указание присматривать за мной и, если удастся, не спускать с меня глаз, и только поэтому потратил полчаса, уговаривая меня поехать к ним на дачу. Но я никак не мог принять его приглашение, ведь в этом случае мне не удалось бы повидаться с матерью и сестрой. Я упорно твердил ему, что именно поэтому должен остаться в Москве. В конце концов он сдался. В субботу, как я и говорил Грибину, ко мне приехали мать с сестрой, и мы, сидя вокруг кофейного столика с мраморной столешницей, вволю наговорились обо всем. Я рассказал им, в частности, что девочки теперь говорят по-английски как на своем родном языке и что Мария свободно читает «Отче наш» на английском.