Следующая остановка - жизнь
Шрифт:
— А часто Генри приходил в офис?
— Вы были в нашем офисе и видели, что моя бухгалтерия — на отшибе. Дверь — плотная, слышен только гул голосов. У меня столько дел… я редко выхожу: поесть и в туалет. А часто они вообще собираются в кабинете Игоря и Митяя, это, как вы знаете, по другую сторону кабинета Аркадия. Тогда мне и вовсе ничего не слышно. Знаю только то, что происходит у меня в комнате, а ко мне Генри вместе с Митяем не приходят, только поодиночке.
— А Генри тоже заходил к вам?
Юля кивнула. Она смертельно устала от допроса. Потная, красная физиономия Митяя,
— Часто заходил к вам Генри?
— Сначала часто, пока не узнал, что я замужем.
Следователь улыбнулся.
— Ясно. А о чём вы говорили с Генри?
— О цветах.
— О каких цветах?
— О цветах, которые сажают перед своими домами в Америке. У Генри в саду много цветов.
— При чём тут цветы?
— Генри очень любил цветы. Я из села, а у нас почти ни у кого нет цветов, потому что нам не до цветов, каждая крупица земли — по назначению: чтобы семье хватило еды до осени. Мы выращиваем клубнику, малину, смородину, яблоки, груши, овощи… А в Америке сажают только цветы. Генри говорил мне: «Зачем нам растить яблони, когда на каждом углу продаются яблоки? Фрукты и всё остальное выращиваются на фермах».
— Понятно. О чём ещё вы говорили?
— О русской литературе… о Платоне Каратаеве, о Чехове… о его учительнице и моём учителе литературы. О его любви к России. Он рассказывал о том, как в детстве на кинофестивале увидел наш фильм и сразу захотел поехать в Россию. Он говорил: чувствует в себе русскую кровь.
— А у него в самом деле есть русская кровь?
— Не знаю, я не спросила.
— О чём ещё он рассказывал вам?
— Говорил, что у себя в Америке помогал бездомным, создал для них убежище, «шелтер», кажется. Я спросила, откуда у него столько денег? Он сказал: дед был крупным бизнесменом, очень любил его и завещал ему своё состояние. Да и от родителей, по-видимому, что-то осталось. Какую-то большую сумму Генри потратил на учёбу — закончил экономическое отделение университета, потом учился на инженера. Много денег, как я уже сказала, ушло на бездомных и тех, кого обижают. И решил помочь России.
Сейчас эхо голоса Генри громче того, тихого, когда Генри рассказывал ей о себе.
— Не плачьте, пожалуйста. У вас перегорит молоко.
— Все американцы такие, как Генри и вы? — сквозь слёзы улыбнулась Юля.
Следователь пожал плечами.
— Часто за вежливой фразой ничего не стоит, — сказал он.
— И у вас?
— И у меня. Просто я не люблю, когда при мне плачут.
Дочка спала, когда Юля склонилась к ней. Она смешно выпячивала губы во сне и чмокала. Ей снилось, что она сосёт.
Медсестра соврала. Ни на кого не похожа дочка, только волосы — светлые, как у Аркадия. Она родилась с волосами. Овал лица — шире, чем у неё и Аркадия, глаза — большие, но не голубые и не карие, они чуть зеленоватые, как у русалки из детской книжки.
А ведь выдала Митяя. Следователь понял, что она недоговаривает. Подозрение гирей висит на Митяе и тянет его в яму.
Зазвонил телефон:
— Юля, нам надо поговорить. Можно, я забегу к тебе?
Ира
— Что ты так смотришь на меня? Когда к тебе обещал прийти следователь…
— Он только что ушёл.
Ира садится на диван, и её начинает трепать, как при сильной лихорадке или от случайного прикосновения с током высокого напряжения.
— Я не сказала, — спешит успокоить её Юля. — Я не сказала, в каком виде он явился в офис, не сказала, что подозреваю его…
— Ты подозреваешь его? — едва слышно спросила Ира. — Ты в самом деле подозреваешь его?
— А к чему тогда относится твоё «спаси»?
Ира никогда не была ребёнком, она всегда была такая — крепко сбитая, хотя и неполная, но какая-то тугая, упругая, с волосами из колечек, ярко красными, налитыми щеками и губами. Так и родилась — в модной одежде. И сразу, с самого начала, она была беременна — носила в себе сына Митяя. Пространство вокруг неё благоухает дорогими духами, чистотой отдраенного тела. У Иры пляшет голубая жилка на виске. Юля знает, что вся Ирина жизнь висит сейчас на паутине, в которую та неожиданно угодила: её жизнь, её родителей, их с Митяем сына, Митяя.
— Я не сказала ничего, компрометирующего Митяя. Да он меня и не спрашивал, в каком виде явился Митяй в офис. Митяй был в офисе, когда я узнала о смерти Генри и когда начала рожать, и всё.
— Спасибо, Юля, — Ира встала. — Срочно должна бежать на работу, я попросила Игоря подежурить у телефона. — Её всё ещё треплет лихорадка. — Спасибо, Юля.
— Выпей чаю. Тебе надо успокоиться. Ты сама себя выдаёшь. Ты должна быть олимпийски спокойной, чтобы не вызвать подозрений.
— Я не могу.
— Можешь. Меня спрашивали о твоих отношениях с Митяем и Игорем, я не сказала, что ты ждёшь ребёнка от Митяя, что ты почти жена.
— Правда, не сказала?
Юля кивнула.
— Как ты думаешь, а Игорь и Аркадий скажут?
— Думаю, нет. Зачем? Им нужно отвести подозрения от Митяя, иначе будет плохо всем.
— Это я понимаю. Спасибо, Юля. Как хорошо, что я зашла к тебе. — Ира порывисто обняла Юлю, быстро отстранилась. — Почему тебя так трясёт? Тебе плохо? — Ира принялась гладить Юлину спину. — Прости, что я вначале была дурой, ну когда ты пришла к нам.
И вдруг Юля закричала:
— А Генри, Ира? Ты вернёшь мне Генри? Я любила его. Он нам с Аркашей друг. Он такой особенный! — Юля выкрикивала слова Генри о любви к русским. — Ты понимаешь, он приехал помочь нам, а мы его убили. С этим можно жить? — На глазах слетали краски с Ириного лица. Опадала её фигура и скоро упругость исчезла. Сейчас Ира растает под Юлиным криком, распадётся одёжками и бижутерией. — И я покрываю убийцу. Хотя я уверена: если убийца не понесёт наказания, он может совершить новое убийство. Покрываю убийцу, — повторила она жёстко, — из-за тебя. А ты меня благодаришь за то, что я предаю Генри, что я не хочу отомстить за него, в память о нём. — Она замолчала так же внезапно, как начала кричать. В дверях стояла Ася с прижатыми к груди руками. Вид её молил: «Тише, дочку разбудишь, испугаешь! Молоко пропадёт!»