Следующая остановка - жизнь
Шрифт:
Ей теперь было очень некогда: работы прибавилось вдвое. Приходилось каждый день сильно задерживаться на работе: она фиксировала прибыли, пыталась организовать новые большие числа. И не прислушивалась к тому, что почему-то ребёнок снова неспокоен в ней — требует к себе внимания.
— Скучно тебе там? — иной раз спросит его, И снова склоняется над бумагами.
ОДИННАДЦАТАЯ ГЛАВА
Это был яркий, пропитанный оранжевым и голубым, чуть дрожащим
«В такой день совершаются великие открытия и создаются бессмертные произведения, проясняются запутанные дела, в такой день зарождаются святой и гений». Эта фраза — Давида Мироныча. И ещё он говорил: «Такие дни, когда достигнута гармония во всём, редки, в эти дни распад и уродливое стыдливо прячутся в тень».
Окна открыты, и такой день — здесь, в конторе: только голубое и оранжевое, чуть колеблющийся, тёплый воздух. Дыши, наслаждайся.
Никого в конторе, кроме неё и Иры. Привычная ситуация.
Аркадий забегал минут сорок назад. Он был сильно возбуждён, прижимал к груди папку с бумагами. «Представляешь себе, сегодня начинаем такое же большое дело, как завод Генри. Генри связал меня с французами, они согласны построить у нас завод!» — Он подробно рассказал о разговоре с французами по телефону, о том, что едет знакомиться и что начинается долгий процесс переговоров. Так легко в этот раз, как с наивным и доверчивым Генри, не получится, потому что французов несколько, и у них много требований. Сказал о том, что в этот раз он решил сам разобраться в ситуации, чтобы не повторить ошибок, совершённых с Генри.
— Снова Игорь и Митяй будут составлять Договор? — спросила Юля.
— Ничего пока не знаю. Хочу разобраться сам, — повторил Аркадий, поцеловал её и умчался.
Когда никого нет, её дверь и дверь между офисом и Ирой — настежь, и ей слышны звонки телефонов и чёткий голос Ирины — «Оставьте, пожалуйста, сообщение», поскрипывание паркета под Ириными шагами. Ира больше не ходит на высоких каблуках, и при её ходьбе нет цоканья подкованной лошадки, но звуки, издаваемые паркетом, — жалобные: Римма не даёт развода, требует возвращения Митяя в «лоно семьи». Римма не знает о том, что Митяй ждёт сына, о том, что это — Ира, она знает, что он хочет жениться на другой женщине, и этого достаточно.
Звонок в дверь их конторы — резок. И тут же незнакомый голос, захлёбывающаяся, тихая, едва слышная жалоба. Юля встала, потянулась и пошла на голос:
— Я о нём заботилась, я его лелеяла, разве он найдёт лучше меня? Дай мне совет, Ириша. Что же ты молчишь? Никто не хочет помочь, все пожимают плечами.
Римма? Вот это да! Римма пришла к секретарше просить помощи!
— Ты умная, я знаю, — льстит Ирине Римма, — придумай что-нибудь. Я бы ничего для тебя не пожалела…
Любую другую Ира спросила бы «А что у тебя есть, чего можно не пожалеть?», а тут воды набрала в рот.
— Ну хоть
Риммины привычные требовательные нотки, выскочившие джином из бутылки, стук двери и Ирин плач — одновременны. Юля идёт к Ире — успокаивать.
— Я хотела… хотела…
— Сказать ей?
— Я хотела…
Но больше ничего не может Ира выдавить из себя.
— Тебе нельзя плакать, ребёнок расстроится. Успокойся. Рано или поздно она развод даст.
— Я боюсь её… Она как Ганна… злая.
Телефонный звонок — резкий — в праздничном свете и Ирином плаче.
Ира махнула рукой — подойди!
— Слушаю, — сказала Юля.
Просили к телефону Аркадия.
— Его нет, — сказала Юля и тут же повторила Ирину привычную фразу: — Оставьте, пожалуйста, сообщение.
Равнодушный голос потребовал, чтобы Аркадий срочно прибыл на завод, к месту преступления, совершённого два с половиной часа назад.
— Какого преступления? — спросила Юля. В момент, когда она говорила, ребёнок жёстко стукнулся в её сердце.
Но и до слов, которые произнёс мужской голос, она уже знала сама: убит Генри.
Живот ухнул вниз вместе с сердцем.
Ирина перехватила трубку. Её голос с короткими вопросами «когда», «где», «кем»… отдалялся, плыл в свете нетающим чёрным облаком, Юля медленно опускалась за ним в тень дня, туда, где притаились коварные создатели зла и откуда лазутчиками проникали в праздник жизни.
Генри убили. Что это значит? Его больше нет?
Нет же! Это ошибка. Генри жив.
Живот придавил ноги, ожогом — по ногам — горячая жидкость. Её бьёт озноб.
— Ой! — охнула Ирина в трубку. — У тебя воды отходят. Ты рожаешь. Ой! — Она бросает трубку, подставляет под Юлю пластмассовое ведро урны.
Трубка гремит гудками. Ира пытается набрать номер «скорой», а трубка гремит гудками.
— Ты же рожаешь?! Где же все?! Боже, хоть кто-то!
В контору вваливается Митяй.
Почему-то Юля отчётливо, на всю жизнь, запоминает лицо Митяя в эту минуту. Потное, красно-белое, с бегающими глазами. Митяй колышется большим телом. У него — больное, рвущееся дыхание, как будто он в страхе убегал от кого-то много километров, как будто он чего-то сильно боится, как будто сейчас задохнётся.
Льёт из неё горячая жидкость. Ира наконец соображает, что она не положила трубку, бросает её на рычаг.
— Как хорошо, что ты приехал! Юля рожает. Вези её в роддом. Скорее. Что тебя трясёт, как при малярии? Что случилось? Откуда ты? Ты слышал?
— Что «слышал»?
— Генри убили. Посреди белого дня. На территории завода. Что с тобой? Почему ты в таком состоянии?
— Генри убили? — спрашивает Митяй.
И Юля чуть не кричит: «Это ты! Ты убил его! И мчался прочь. Это ты убил!»