Следующая остановка - жизнь
Шрифт:
После исчезновения Аркадия вещи, подаренные им, зажили собственной жизнью, от них — его тепло. И сейчас бежевая, лёгкая, пуховая куртка словно окутала её теплом, защищает от Игоря и от лжи.
— Послушай, Юля, вернись на работу, будет зарплата… у нас есть очередная выгодная сделка. Завод даёт прибыль. И скоро вступит в строй ещё один завод — сынок Калужского, только уже по Волоколамскому шоссе. А потом завод с французами. Под их руководством начнём производить ликёры, коньяки, вина.
Но Юля изо всех сил рванула на себя дверь и курткой, как парусом, вынеслась на улицу. Ещё секунда, и свернула
Да, но почему с двух сторон ударили? Ни Митяй, ни Игорь не хотели, чтобы к французам ехала она. Значит, её они убивать не собирались?
Мысли путались. Нужно очень хорошо подумать…
Ключ не попадал в замок. Наконец открыла машину, села в неё. Стёкла запотели, и весь мир сосредоточился внутри. Руки сами опустились в карманы куртки — спрятаться, согреться. И одна из них уткнулась в пачку. Когда Игорь успел сунуть?
Стодолларовые купюры были новые, блестящие, гладкие. Первое движение — выбросить. Подачка. Шёл, вытащил из сейфа — бросить подачку. С барского стола.
Но как жить?
Даже сквозь куртку заползал, припадал к телу ледяными змейками страх.
Это всё Ганна. Сбылось её проклятье.
До чуть смазанной краски под глазами, до чуть размытой помады у угла губ, до самой мелкой морщины знакомое — заколыхалось перед ней лицо Ганны. Пышная грудь, пышные бёдра… Молодая, яркая, красивая женщина.
Прокляла. Обрекла на гибель.
К ней. Кинуться в ноги. Не пожалеть денег. Деньги кстати. Пусть снимет проклятье. Может, Аркадий выздоровеет?!
Адрес она узнала из Митяевой записной книжки, небрежно лежавшей около телефона: Большая Полянка, шесть, квартира тринадцать. Сразу запомнила.
Мягко, как сквозь вату, застучал мотор. Юля машинально нажимала на педали, машинально сворачивала в улицы, машинально тормозила у светофоров.
Скорее. Ганна снимет проклятие. Митяй говорил, она — добрая.
А сам Митяй — добрый? Что означает, по его мнению, «добрый»?
Толстая женщина не может быть злой. Ну сказанула что-то под горячую руку, со всеми бывает. От щедрости душевной снимет. У неё тоже свои резоны. Её выгнали с работы. Без предупреждения. Поступили с ней непорядочно. И Аркадий виноват перед ней.
Дверь открыла тощая старуха, с блёклыми обвисшими щеками.
— Можно мне увидеться с Ганной? — спросила Юля.
— Заходи. Что тебе надо, Аркашкина жена? Иль не признаёшь? Узнать трудно. У меня скоротечный рак. Помираю от своей злости. Сожрала свою печень. Ты чего пришла?
— Снимите проклятье с Аркаши, погибает он.
Утробный рык, предсмертный хрип, что угодно это было, только не смех, но Ганна смеялась. Она смеялась, как смеются в последний раз в жизни. После такого смеха — только гибель.
И в самом деле Ганна побледнела и стала сползать по стене.
— Насмешила… — с трудом разобрала Юля. И через паузу: — Комара не убью, не то что силу вернуть.
— Чем я могу помочь вам? — удивлённо слышит Юля свой собственный жалостливый голос. Кого она жалеет? Ту, которая убила её мужа и Генри? Но голос дребезжит сочувствием: — Купить вам поесть?
— Мне? Поесть? Да я выблюю твоё подаяние в тот же миг. — Ганна встала. Приступ прошёл. Но была она вся мокрая, как после
— Значит, вы видите моё будущее? Значит, есть в вас сила? Умоляю, снимите с Аркаши проклятье. Себя спасёте. Мне Ася говорит, главная жизнь — там, — Юля посмотрела вверх. — И, какими мы туда придём, зависит от нас, от нашей жизни здесь. Вы ещё успеете. Пожалуйста, прошу вас, молю вас. — Зубы плясали, и слова получались под их суматошную дробь пляшущими. — Поможете Аркаше, может быть, себя ещё успеете спасти!
Ганна повернулась и пошла в глубь квартиры. Шла — семенила ножками. Приглашение следовать за ней — она согласилась снять проклятье? Или это знак убираться прочь?
Юля ухватилась за приоткрытую дверь обеими руками.
Передняя — обшарпанная, свет — тусклый. Завершение жизни.
Какое-то время постояла без сил и попятилась назад, на площадку. На площадке у лифта села на пол и сидела, как беженка, прижавшись к углу выступа.
Стучали часы. А может, пульс. А может, вся Вселенная.
ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ
Развод матери случился лёгкий и быстрый. Отца Юля предупредила: не возникать. «Ты чуть не довёл маму до смерти, не бери грех на душу, отпусти её. И Любу отправь домой на тот день, когда мама приедет!» Мама вернулась из Молдавии удивлённая: отец ни слова против не сказал. И суда не понадобилось — дети взрослые. Раздел имущества отец обещал произвести по совести, вот только пройдёт какое-то время, пока он подсчитает, сколько и чего приходится на каждого из членов семьи. «Вы все много работали, — сказал отец матери, — должны же и получить как полагается». Несмотря на катастрофу с Аркадием, отец остался при фирме. На прощанье он сказал матери: «Не говори никому из наших знакомых, что мы разошлись, я хочу сохранить свою свободу. И ты, и дети в любой момент можете вернуться домой. Юле с Баженом передай, пока я жив, буду присылать им десять процентов прибыли». Но дайте мне время высчитать, сколько это получится каждому.
Свадьбу играли всей школой.
Валентин Петрович нашёл не то столовую, не то частный ресторан. Зал небольшой, но в нём легко поместилось пятьдесят человек. Громадный стол, пространство для танцев и весёлых игр…
Даша тоже «играла» мамину свадьбу — неуверенно топотала по залу за шарами, раскладывала цветы по полу и ходила от одной группы к другой.
Мама уехала жить к Валентину Петровичу в небольшую двухкомнатную квартиру. Комнаты не изолированные, но и у мамы, и у Валентина Петровича были письменный стол и стул. «Что ещё нужно?» — сказала мама.
Юле сняли квартиру в том же доме, на самом последнем — девятом этаже.
Квартира точно такая же маленькая, как у мамы, над мамой, только у Юли был балкон, на который она могла выставлять коляску с Дашей — после обеда Даша теперь спала на улице, на свежем воздухе.
Окно выходит в парк. В парке — тихо, и с балкона можно смотреть на зимние деревья, с чуть прогнувшимися от снега ветками.
С Асей расстаться не удалось. Она, как часы, приходила дважды в неделю. Пила чай, разговаривала с Дашей.