Следы богов
Шрифт:
Казаков поперхнулся и закашлялся.
– У тебя бронхит! – со знанием дела заявила она. – Врача вызывал?
– Нет…
– Обязательно вызови. Бронхит запускать нельзя.
На секунду все, что произошло в мастерской реставратора, показалось Вадиму дурным сном. Слуцкая говорила своим обыкновенным голосом, была ничуть не взволнована, не расстроена. Неужели она так безукоризненно владеет собой?
Казаков положил трубку, все еще находясь под впечатлением ее милого щебета. Убийцы так себя не ведут. А как? Какони
Вадим Сергеевич снова занервничал. Он решил напиться чаю с оладьями и лечь спать. Авось утром что-нибудь стоящее придет ему в голову, и он найдет выход из положения. Он прилег на диван и включил телевизор.
Криминальная хроника…
Тьфу, все словно сговорились!
– … обнаружено тело хозяина реставрационной мастерской Христофора Граббе. Всех, кто может сообщить что-либо по данному делу, родственники погибшего просят сообщить по телефонам…
На экране появился тот самый переулок и то самое парадное, в котором прятался Вадим Сергеевич. Одетая в джинсовый костюм корреспондентка что-то рассказывала, но он перестал ее слышать. Он будто оглох.
Значит, все это ему не приснилось! Он ничего не выдумал! В тот день Лена приходила к реставратору и… убила его. И теперь… кроме Казакова, свидетелей нет. Как же быть? Что ему следует делать?
У Вадима Сергеевича волосы зашевелились на голове от ужаса.
– Вадик, будешь оладьи? – крикнула Ольга Антоновна из кухни.
Он не ответил. У него свело горло и перехватило дыхание. Он-то надеялся на благополучный исход, обвиняя себя то в бредовых фантазиях, то в болезненной подозрительности. Он выгораживал Лену, придумывал ей сотни оправданий. Но действительность не оставила ему больше лазеек для самообмана.
– Ты что, уснул? – спросила Ольга Антоновна, заглядывая в комнату сына. – Оладьи будешь?
– Какие оладьи, мама? – с мученическим выражением лица простонал Казаков. – Мне кусок в горло не полезет! Разве ты не видишь?
– Что случилось? – испугалась Ольга Антоновна. – У тебя жар? Надо вызвать врача.
– При чем тут врач? Неужели ты не можешь оставить меня в покое?! – завопил он, отворачиваясь к стене и накрывая голову подушкой.
Ольга Антоновна выскочила из комнаты, слезы текли по ее лицу. Не она ли отдала всю себя воспитанию сына? Не она ли отказалась от нового замужества, карьеры, личных интересов – для того, чтобы все свое внимание посвятить дорогому Ваденьке? Не она ли с таким трудом дала ему высшее образование, тянулась изо всех сил, отказывая себе в каждой мелочи?
– Я принесла себя в жертву Вадиму, – шептала она, поливая оладьи вишневым вареньем. – Я живу только его жизнью, а он не допускает меня в свою душу! Где же его сыновняя благодарность? Где признательность за мою любовь, за мою преданность?
Она села на табуретку у окна и расплакалась в голос.
Вадим слышал ее рыдания, но они вызвали у него только глухое раздражение…
Глава 24
В
– Адвокат? – вначале удивилась она, рассматривая его удостоверение. – А что с Жорой? Посадили?
– Ну почему сразу «посадили»? Просто… у гражданина Пилина возникли э-э… некоторые неприятности с законом.
Он нарочно изображал респектабельного, знающего себе цену юриста – женщины, подобные этой Маруське, буквально тают при таких мужчинах. Сожительница Пилина мгновенно повелась на его уловку: глазки заблестели, голосок задрожал. Она даже не сообразила, откуда у ее алкаша-Жорика деньги на такого адвоката.
«Дуреха, – решил для себя Багиров. – Из тех, что терпят от мужиков все, даже мордобой. Лишь бы «милый» был рядом, засыпал под боком, молодецки храпя. А то, что пьет – дело привычное, и дерется – не страшно. Главное – не забил бы до смерти».
– Георгий Пилин проживает у вас?
Выпуклые, коровьи глаза Маруськи наполнились слезами.
– Н-нет… он… жил у меня, тут, недалеко, в общежитии. Нам хорошо было. Жора даже деньги приносил. Он на заправку устроился работать! А потом… подрался с кем-то, его и… уволили. Он в тот день домой вернулся сам не свой. Убью, – кричал, – гадов! А каких гадов? – она заплакала, вытирая щеки грязными ладошками. – Все проклинал кого-то, бесился… Я уж подумала, сдурел мужик, допился до чертиков. Но он к утру оклемался, послал меня за водкой – опохмелиться, значит. Выпил… закусил огурцом и говорит: прощай, Маруся, отправляюся на смертный бой. Кому-то одному из нас не жить. Или мне, или ему! «Кому это? – спрашиваю. – Ты чего задумал, Жора? На зону захотел? У тебя уже одна судимость есть!» Аон зыркнул на меня пьяными-то глазищами, плюнул, да и вышел вон. С тех пор я его не видела.
Багиров понимал, что она хочет его о чем-то спросить, но не решается. Оробела.
– Как давно Пилин ушел от вас?
– Месяца четыре…
– И ни разу с тех пор не наведался, не дал о себе знать?
– Ни разу, – всхлипнула Маруська. – Совсем, значит, забыл. Он что… убил кого?
«Адвокат» помолчал, пристально глядя на нее. Дура-баба, плачет за своим Жоркой крокодильими слезами, а сама небось и кормила его, и поила, и обстирывала, и денег на водку и сигареты давала.
– Вы мне скажите-е-е… – завыла в голос Маруська. – Может, он в тюрьме? Я хоть передачку отнесу-у. Ведь он один, как перст. Мать померла-а, а сеструха на север умотала-а.
– Как вы думаете, Пилин способен на убийство? – спросил Багиров. – Может он вот так… взять и убить человека?
Маруськины коровьи глаза едва не выскочили из орбит. Она оглянулась и наклонилась поближе к «адвокату».
– Если его сильно разозлить… то может. Жорка бешеный, особенно когда выпимши. Прямо зверь делается.