Следы на песке
Шрифт:
Он подошел к кровати, но не прикоснулся к руке прабабушки. Он знал, что если он сделает это, ее рука рассыплется в пыль, как сухой лист.
— Здравствуй, Нана, — сказал он.
Она медленно открыла глаза.
— Оливер. Мой ненаглядный мальчик.
— Мне надо сегодня вернуться в школу, — сказал он. — Я уже в третьем классе и, наверное, буду старостой.
На самом деле старостой будет Лессинг, Лессинга всегда выбирают старостой, но отец объяснил, что прабабушка умирает, и Оливер решил, что эта маленькая ложь может ее подбодрить.
— Ты
Она повернула голову на бок, подставляя щеку. Он наклонился и уловил знакомый аромат пудры и лавандовой воды. Но, коснувшись сжатыми губами ее щеки, он почувствовал другой запах, тяжелый и неприятный. Запах смерти, подумал Оливер и отпрянул назад. Но прабабушка уже снова погрузилась в сон, так что только родители видели, как он пулей вылетел из спальни.
Они вышли следом за ним. Оливер слышал, как мама сказала:
— Я же говорила тебе, что это будет для него тяжело.
— Лучше это, чем неожиданный звонок в школу, — ответил отец.
— Ты просто…
Оливер повернулся к ним. Он терпеть не мог, когда они ссорились.
— Мне стало жарко.
— Там довольно душно. — Мать взъерошила ему волосы. — Бабушка плохо себя чувствует, поэтому просит, чтобы все время топили камин.
— Понимаешь, у Наны плохо работает сердце, — сказал отец.
Оливер, не желая вникать в научные объяснения, сделал внимательное выражение лица (это помогало на скучных уроках в школе). Пока отец рассказывал о клапанах и кровотоке, Оливер представлял, что он летит в космическом корабле высоко над долиной и смотрит вниз на холмы и изгибы реки.
Когда отец закончил, Оливер вежливо спросил:
— Можно, я пойду поиграю?
— Конечно. Мы с мамой посидим около бабушки.
— Не играй у реки, дорогой. И не испачкай школьную форму.
Когда они вернулись в спальню, Оливер не пошел на улицу, а принялся бродить по дому, заглядывая в шкафы и ящики. Он жил здесь до пятилетнего возраста, и все вокруг казалось знакомым и в то же время странным. Комнаты стали меньше. Сад, который он считал огромным, съежился. Даже вершина Торп-Клауд уже не была больше горой его воспоминаний.
Оливер никак не мог поверить, что эта высохшая, еле дышащая старушка — его прабабушка. На мгновение он представил, что Нану похитили и спрятали в другом месте (например, для того, чтобы украсть ее деньги), а вместо нее поселили эту женщину, похожую на куколку бабочки. Но фантазия тут же рассыпалась: он был слишком взрослым, чтобы верить в подобные вымыслы.
Оливер вошел в гостиную. Это была просторная светлая комната, выходящая окнами в сад. Маленьким он любил играть за прабабушкиным письменным столом. Все знакомые ему вещи по-прежнему были здесь. Авторучка, промокашки, флакон чернил, блокнот. И пресс-папье, сделанное из флюорита. Оливер дотронулся до него и удивился, как этот камень может оставаться холодным, когда в доме так жарко. Затем он стал открывать
Альбомы с фотографиями были скучны, в основном там были карточки маленьких девочек с бантами в волосах. Дойдя до своих снимков, на которых он был ужасно толстым и в смешных штанишках, Оливер захлопнул альбом. Он посмотрел на письма. Их было несколько пачек, перевязанных ленточками. Оливер узнал почерк матери — она писала ему в школу два раза в неделю длинные письма, но письма от Наны были интереснее. Он подумал о том, что не получит больше писем от Наны, и в глазах защипало. Чтобы сдержать слезы, он прижал к глазам кулаки. Плачут только девчонки. У них в школе есть один плакса — Патерсон. Чтобы отвлечься, он начал читать письма. Скучные слова о скучных вещах, вроде обоев, ковров и прочего.
Оливер вытащил вторую пачку писем. Чернила настолько выцвели, что читать было трудно, но содержание этих писем было гораздо интереснее — падающие бомбы, пожары. Он уже собирался положить письма обратно, когда на глаза попалась фраза: «Я решила взять Гая обратно». Слова показались Оливеру странными. Как будто Гай (то есть его отец) был вещью, которую мама пыталась обменять в магазине. Он продолжил читать: «Эта мерзость продолжалась всего несколько недель. Поскольку… — далее шли несколько непонятных слов, ужасно похожих на французские, — …и забыто, я уверена, что ты не станешь возражать».
Оливер решил, что письмо имеет отношение к возвращению отца после войны. Ему тогда было шесть лет, он пришел домой из школы и увидел в гостиной какого-то мужчину, и мама сказала: «Оливер, папа вернулся». Мужчина обнял его и долго с ним разговаривал, а Оливеру хотелось поскорее уйти к себе, чтобы поиграть в железную дорогу.
Послышались шаги. Оливер засунул письма обратно в ящик, схватил пресс-папье из флюорита, сунул его в карман и выбежал из комнаты.
Родители разговаривали между собой.
— Неделя — не больше… освобождение для несчастной души…
Оливер облегченно вздохнул. Они не ссорились. Родители Патерсона развелись, и один из мальчиков принес газету, в которой было написано об этом, и все стали дразнить Патерсона, а Патерсон плакал, как девчонка.
После чая Оливера отвезли в школу. Там он поцеловал на прощание мать, но уклонился от объятий отца и вместо этого протянул руку. Оливер запомнил запах смерти и хотел наказать отца за то, что тот заставил его испытать это.
На следующий день Гая вызвали к миссис Майерс на Керзон-стрит. Слуга в ливрее (неужели еще остались такие? Элеонора никак не могла найти подходящую прислугу) проводил его наверх и представил миссис Майерс и ее дочери Сьюзен. Сьюзен Майерс даже не взглянула на него, продолжая с недовольным выражением разглядывать свои ногти, а миссис Майерс посмотрела с таким видом, как будто обнаружила ползущего по ковру таракана.
— А где доктор Стефенс? Нас всегда наблюдал доктор Стефенс.