Следы на снегу
Шрифт:
– И все время держать на северо-восток?
– Да.
Шараборин снял котел с жерди, поставил его на снег. Снег зашипел, превращаясь в пар.
– Мясо готово, однако, - сказал он и подбросил в костер несколько сухих поленьев. Их сразу охватил огонь.
– Ну что ж, давай ужинать, - отозвался Оросутцев, примащиваясь поудобнее у самого котла, из которого клубами валил густой, горячий пар. Ты хвалился, что спирт есть, - угощай!
Шараборин молча полез рукой под кухлянку
"Все равно, я узнаю правду, - решил он.
– Попугаю его, скажу, что не пойду дальше, и он расскажет. А спирт развяжет ему язык. Голова слабая у Василия, и когда он шибко пьет, то язык ее не слушает".
– Давай сюда, - потянулся Оросутцев.
– Сам налью сколько надо.
Шараборин отстранился.
– Зачем так? Мой спирт, я хозяин.
С языка Оросутцева уже готово было сорваться ругательство, но он сдержал себя. Он вовремя сообразил, что из-за мелочи можно поссориться, а ссора к добру не приведет.
"Стерплю, стерплю", - твердил он себе, сдерживая ярость, и совсем мирно, беззлобно сказал:
– Ох, и жадный ты. А ведь мой спирт ты разлил сдуру...
– Разлил, твоя правда, - согласился Шараборин. Он сейчас тоже не заинтересован был в ссоре. У него зрели другие планы. Поэтому он добавил: - Я хозяин. Я буду угощать. Хорошо буду угощать.
– Посмотрим, - с недоверием сказал Оросутцев и поставил перед Шарабориным свою эмалированную кружку вместимостью не меньше двух стаканов.
Шараборин неторопливо отвинтил от горлышка фляги колпачок и, наливая спирт в кружку Оросутцева, повторил:
– Хорошо буду угощать.
Оросутцев был очень удивлен, когда увидел, что Шараборин явно обделил себя. Оросутцеву досталось больше спирта. Его кружка была почти наполнена. А себе Шараборин налил вдвое меньше.
Оросутцев хотел уже спросить, чем объясняется такая щедрость хозяина спирта, но Шараборин предвосхитил его любопытство:
– Я сгубил твой спирт. В долгу у тебя был. Теперь мы квиты.
– Согласен. Квиты, - и Оросутцев взял свою кружку.
– Пей, а то выдохнется и уже той крепости не будет.
Оросутцев выждал, пока Шараборин высосал из кружки свой спирт, а потом уже приложился сам. Он был очень осторожен и, прежде чем выпить, подумал:
"Мало ли чего не случается в жизни! Бывало так, что и умирали от одного глотка спирта".
Оросутцев, если говорить правду, не увлекался алкоголем и пил редко. Но уж если пил, то пил до той поры, пока, как он сам выражался, душа принимала.
Он опорожнил кружку с девяностоградусной, огненной жидкостью чуть не залпом и даже не поморщился. Только две слезинки выдавил спирт из его глаз. Вдохнув в себя, вопреки правилам, выработанным
Шараборин последовал его примеру.
Оба ели быстро, жадно, с азартом, будто опасаясь, что кто-нибудь вдруг нарушит их еду и выхватит изо рта куски. Они громко чавкали и проглатывали мясо, почти не пережевывая его.
Хмель брал свое, кружил голову, туманил приятно мозг.
Шараборин отбросил далеко в сторону последнюю обглоданную кость и вдруг сказал:
– Последний раз пили вместе... Я, однако, дальше не пойду. Укажу тебе дорогу, а дальше ты, как знаешь, пойдешь сам.
Он сказал это и оскалил зубы в улыбке.
Оросутцев откинулся назад и от неожиданности весь как-то сжался, будто на него навели ружейный ствол.
– Ты что?
– едва смог выговорить он, сдерживая накипавшую злобу.
– Не пойду, - подтвердил Шараборин и продолжал: - Ты таишься от меня, думаешь: "Глупый Шараборин, ведет и пусть ведет, а зачем ведет, не его дело". Ты уедешь на самолете, а я что? Куда я пойду? Сзади майор... Ты будешь там, а я опять в лагерь. Плохо так, совсем не годится. Ты будешь жить, а я подохну, как собака. Изловят меня. Они идут по следу, а от следа никуда не уйдешь. Тайга, тундра, горы, - везде след...
Слушая Шараборина, Оросутцев почти машинально достал папиросу и сжег не менее дюжины спичек, прежде чем закурил, хотя рядом было так много огня.
Он сделал несколько жадных глубоких затяжек, от которых еще больше закружилось в голове. Но он еще не был пьян до такой степени, чтобы не понять, что в эту минуту решалась его судьба. Он еще ясно отдавал себе отчет в своих действиях, мыслях. Он хорошо знал, что завтра, в это время, должен быть у Кривого озера, иначе все пропало. Самолет может прилететь только раз, и только завтра, как сообщил Гарри. Что делать? Но тут изворотливый и еще не отказавшийся служить ум Оросутцева внезапно подсказал ему решение, провокационный ход. Сейчас, больше, чем когда-либо, он представлял себе, что нельзя ни ругаться, ни оскорблять Шараборина.
– Чего же ты хочешь?
– спросил Оросутцев.
Шараборин посмотрел на него, будто прицелился, и Оросутцев отчетливо увидел его расширенный зрачок, отливающий желтизной, точно у кошки.
– Я? Я?..
– заговорил Шараборин.
– Я хочу знать, что будет со мной, когда ты улетишь?
Таким вопросом Шараборин сбивал своего сообщника с занятых им позиций. Оросутцев ожидал ответа, а не вопроса. Он замешкался, а Шараборин, воспользовавшись паузой, уже сам отвечал на свой вопрос: