Следы в Крутом переулке
Шрифт:
Судебно-медицинский эксперт, приехавший вместе с сотрудником уголовного розыска раньше нас, докладывал теперь Привалову свои предварительные выводы. Его голос выдавал удивление, досаду, но никак не спокойствие, которое я ожидал встретить у коллеги, чья медицинская специальность всегда представлялась мне необычной, так как она совершенно не связана с лечением людей. Почему-то он несколько раз повторил, что только тщательнейший анализ покажет, в отравлении ли дело.
После всякого рода формальностей тело перенесли на топчан. Привалов вглядывался в лицо
— Очистить помещение от посторонних.
Сопровождавший нас милиционер, которому, по-моему, тоже было не по себе, охотно занялся выдворением девчонок и даже для седовласой женщины, руководившей лабораторными работами в ночной смене, не сделал исключения.
— Она беременна, — сказал врач. Вот, оказывается, почему он не откровенничал при посторонних. — Месяца четыре… может быть, пять…
— Очередная любовная драма, — безразлично откликнулся человек с фотоаппаратом, судя по всему, эксперт. Вот кого ничто не трогало. Профессионал!
— Не думаю, — резко буркнул Привалов.
Гораздо позднее я понял, о чем он думал с той первой минуты, когда ему сообщили обо всех трех событиях.
Но тогда в экспресс-лаборатории конвертерного цеха «Южстали» я вопросительно смотрел в его лицо, а он меня и не замечал.
— Смерть наступила под утро, — теперь уже четко повторял свои выводы эксперт. — Смерть совсем не мгновенная. Ее наверняка тошнило. Она успела дойти до урны. В какой-то надежде. Но надеяться ей уже было не на что. Это же дихлорэтан. Умерла между пятью и шестью часами утра. Не раньше и не позже.
— Прошу вас о результатах экспертизы сразу же сообщить мне, — сказал Привалов. — Мы поедем дальше. Это ведь еще не все.
«Волга» доставила нас на Микитовку, когда-то пролетарскую окраину Новоднепровска, теперь же один из городских и добротно отстроенных одноэтажных районов.
Крутой переулок, как это нередко бывает, вовсе не был крутым. Он лишь одним концом выскакивал дугой из Микитовской улицы, разрезавшей ее пополам. Другим же концом он упирался в пустоту: дальше ровная земля обрывалась, и в овраге с отвесными берегами вилась речушка, делившая сам Новоднепровск на две части — старую, где мы находились, и новую, откуда только что приехали. Крутым переулок стал случайно: из переулка Крутова сперва получили Крутов переулок, а потом Крутов превратили в Крутой, да так привыкли, что и в горисполкоме его теперь называли Крутым.
По правой стороне переулка домов не было. Когда-то тут работал железоделательный заводик, в войну его разрушили, и остался лишь длинный кирпичный забор. По левой же стороне ровно и плотно шли дома.
Грязь с конца октября — обычное для нашего города явление. Здесь же и летом после любого дождя царствовала грязная жижа.
Дом, в который мы заявились, стоял последним в ряду. И это почему-то добавляло делу какой-то наивной таинственности.
Итак, в цеховой лаборатории между пятью и шестью часами утра, если
— Я пришла с ночного дежурства, — безучастно повторяла прокурору свой рассказ старшая племянница покойной. — Заглянула в ее комнату, а она… с подушкой на голове… Ее задушили. Кто, зачем?
Она много раз шепотом повторяла это слово: «Зачем, зачем, зачем…» Повторяла, когда прокурор уже и не спрашивал ее ни о чем. Спустя какой-то час после того, как она обнаружила в доме убитую тетку, молодая женщина узнала о самоубийстве младшей сестры. Что ж удивительного в таком ее состоянии? Странно еще, что она вообще способна отвечать на вопросы.
Эта старшая племянница, Софья, работала в гинекологическом отделении нашей больницы. Я сразу узнал ее, но вот фамилию вспомнил не сразу. Софья, Софья… да, Осмачко же. А Люба была Сличко. Но прокурор говорит, что они сестры родные, значит, у старшей фамилия матери, а у младшей, выходит, — отца. Я действительно никогда не слышал, как и сказал Привалову, фамилии Сличко. Но почему его это так интересовало и при чем тут вообще я?
За размышлениями я не обратил внимания на приезд медицинского эксперта, а он, оказывается, уже присоединился к Привалову.
Осмотрев комнату за кухней, прокурор прошел в другую. Она сверкала чистотой, и лишь несколько аккуратных следов, оставленных на полу сотрудником угрозыска, побывавшим здесь до нас, как бы от имени хозяйки укоряли. Но и настораживали.
— Нет, ее не убивали, — заключил эксперт, осмотрев покойную хозяйку дома. — Следов насилия не обнаружил. Предполагаю: сердечная недостаточность. А подушка? Она ни при чем. Ищите, думайте, — добавил он, обратившись почему-то ко мне. Вероятно, потому, что постеснялся бы давать такой совет Привалову.
— Экспертиза покажет: убивали или нет, — буркнул прокурор.
Эксперт между тем установил, что смерть хозяйки дома наступила поздним вечером, вероятно, около одиннадцати часов. «Двадцати трех», — конечно, сказал он.
— Кто еще живет в этом доме? — спросил Привалов.
— Сейчас никто, — быстро ответила Софья. — Я… то есть. Сейчас я.
— Кто жил до прошедшей ночи? — Голос Привалова звучал резко, недружелюбно. Меня не так поразил вопрос прокурора, как та определенность, с какой он требовал от нее ответа.
— Мы… Тетя Паша… мы так ее звали… она воспитала нас. Мама умерла еще в сорок шестом. И Любочка жила, — сквозь слезы добавила Софья. А мне вдруг пришла в голову мысль: знала ли старшая сестра о беременности младшей, к кому могла Люба обратиться, как не к сестре, работавшей в гинекологии?
— Еще кто? — не обращая внимания на ее слезы, безжалостно настаивал прокурор.
— Еще Верка. — Софья успокоилась быстро. — Вера жила. Сестра. Она позавчера ушла из дома. Пришел парень, с которым она… ну, живет… и забрал ее вещи. Тетя Паша сама ему помогала собирать.