Следы ведут в Караташ
Шрифт:
Громоздкий капитан Ларионов в накинутом на плечи белом халате все время был рядом. Но Беляев не приходил в себя. Он то метался, то затихал, то, откинув назад голову с острым быстро вздрагивающим кадыком, бормотал непонятные слова.
Вот он снова подтянулся на локтях, попробовал приподняться. Но руки были слабы, он боком ткнулся в подушку и затих. Ладонь, свесившаяся с кровати, разжалась.
Ларионов подался к нему:
— Саша!..
Беляев с трудом приоткрыл веки. Глаза были чужие и мутные.
— Саша, — повторил
Лицо Беляева дрогнуло. Он хотел что-то сказать, но, часто хватая губами воздух, повалился с подушек и затих.
Через несколько минут, не приходя в сознание, Беляев скончался. Ларионов осторожно положил на одеяло его безжизненную руку, которую только что пытался согреть в своих больших ладонях, и отошел к окну.
В комнате появились люди. Они стучали каблуками и разговаривали за спиной Ларионова. Он смутно чувствовал их, различал отдельные слова, но не мог собраться с мыслями. И когда сержант Карпенко, осторожно покашливая, обратился к нему, он тоже не сразу его понял.
— Да, вы ко мне? — машинально переспросил Ларионов.
Карпенко протянул руку. На широкой ладони сержанта лежал темный шаровидный предмет.
— Что это? — удивился капитан. — Зачем?
— Це вот они обронили, покойничек, значит, — скосив глаза в сторону, объяснил сержант.
— А, да-да, — сказал Ларионов и, не глядя, приказал отнести шар к себе в комнату.
Он вспомнил про него в тот же день, вечером, когда тело Беляева увезли в Узунабад, и жизнь на погранзаставе снова вошла в свою колею.
Капитан не был археологом и вообще плохо разбирался в таких вещах. Но он подумал, что шар, видимо, кому-то может быть нужен — ведь неспроста же тащил его с собой умирающий Беляев.
Вспомнив о летчике, он снова загрустил и, вытряхнув из пачки последнюю папироску, закурил. Однако мысли то и дело возвращались к странной находке. Он думал об одной и той же навязчивой детали — шар словно излучал невидимые токи.
Ларионов выбросил окурок в форточку и подошел к столу. Теперь, прикасаясь к шару, он волновался. А так ничего особенного, довольно грубая работа: поверхность темная, почти черная, шероховатая, вся в полопавшихся пузырьках, в острых зазубринах.
Но что-то напоминали ему и эти пузырьки, и эти зазубрины. Что?.. И он вспомнил. Все точно, все именно так... Черт возьми, неужели галлюцинация?!.
Ларионов снял трубку телефона и срочно попросил город.
Первое знакомство с профессором Юговым
За синими окнами падал снег. Он падал большими мягкими хлопьями и тут же таял на красных крышах соседних домов, на тротуарах, на приткнувшихся у продутых сквозняками подъездов мокрых автомашинах.
Югов задумчиво побалтывал серебряной ложечкой в стакане с уже остывшим крепким чаем. В комнате было тепло, но на плечи профессора была наброшена желтая вельветовая куртка. Его знобило и
В комнате между двумя просторными венецианскими окнами тихо постукивали узкие прямоугольные часы с длинным никелированным маятником. Зеленоватый свет абажура лежал на тисненых корешках книг в высоком черном шкафу. Красным огнем светился рубиновый глаз темно-коричневого полированного Будды на средней полке заваленного рукописями стеллажа; матовый голубоватый зайчик выделялся на радужно переливающемся перламутровом теле китайского дракона.
Много замысловатых, странных и красивых вещей было собрано в московской квартире профессора Югова. Это были сувениры, привезенные в память о далеких увлекательных путешествиях.
Сам профессор был среднего роста, широк в кости; шея крепкая, мускулистая, глаза живые и умные. Рядом с книжным шкафом лежали пятикилограммовые гантели, а над кроватью профессора висел эспандер — по этим предметам не так уж трудно было разгадать секрет его неисчерпаемой бодрости. А многочисленные экспедиции, а охота, которой Югов отдавал весь свой досуг!..
Когда-то, в молодости, профессор выступал на ковре в полутяжелом весе, отлично владел труднейшими приемами классической борьбы — об этом в свое время даже писали спортивные газеты. И если бы не сердце, то, наверное, он и в свои пятьдесят с лишним лет не забросил бы любимого спорта.
Часы в простенке пробили четыре. Профессор отодвинул рукопись и, сняв очки с натруженных глаз, откинулся на спинку кресла. По всему было видно, что мысли его сейчас очень далеко отсюда — и от рукописи, и от этой уютной комнаты, и от Москвы. Его волновала удивительная находка, полученная вчера от пограничников из Средней Азии. Может быть, это игра природы, источившей бронзовую поверхность шара, а может, в узорах есть свой, глубокий смысл, тот смысл, который придавал находке и сам Югов?..
Он встал, прошелся по комнате, заложив руки за спину, остановился перед книжным шкафом. Рубиновые глаза Будды следили за каждым его движением.
— Вот так-то, старина, — задумчиво произнес профессор и ткнул Будду в стянутую золотым обручем продолговатую голову. Голова дрогнула и стала медленно и важно раскачиваться.
Профессор вышел в переднюю, надел пальто и меховую шапку.
По Страстному бульвару проходила вереница автомашин; он поднял руку и остановил такси. А минут через двадцать уже поднимался по широкой мраморной лестнице института. В гардеробной улыбчивый седоусый Денис Иванович помог ему раздеться, и Югов, потирая остывшие красные руки, стремительно зашагал по длинному коридору.