Слепая любовь

Лагутина Елена

— Данка, мне тебя жалко.

— Не смей меня жалеть. Уходи, слышишь? Дверь с шумом захлопнулась — он сделал это не специально, просто сквозняк из приоткрытой форточки был слишком сильным, — и она снова осталась одна. Тишина сразу надавила, и привычная чернота перед глазами вдруг показалась ужасающей.

Она не думала, что будет так тяжело. Ей было не за что зацепиться, пространство казалось безвоздушным, лишенным даже капли кислорода, а свежий морозный воздух из форточки показался ей теперь ледяным дыханием смерти. Ей казалось странным, что она до сих пор жива, что ее жизнь продолжается, что впереди еще

что-то будет. Что может быть впереди?

Она прошла по комнате, медленно опустилась на диван, открыла тумбочку, нащупала книгу Шекспира, раскрыла наугад... И наконец не выдержала. Последний раз она плакала на этом же диване — восемь лет назад. А спустя час она поняла, что больше не может оставаться в этом доме. Слишком больно — и слишком бессмысленно было терпеть эту боль одиночества. Ни дня, ни минуты — иначе она просто сойдет с ума.

Олег пришел на следующий день. Он приготовил тысячу слов, придумал тысячу сценариев этой встречи. Он волновался, его рука немного подрагивала, когда он нажимал на кнопку звонка. Но никто не открыл ему дверь. Ни через час, ни через два, ни в этот день, ни на следующий... Стремительно ворвавшись в его жизнь, она исчезла точно так же внезапно, без объяснений, даже без прощания — покинула его жизнь, навсегда оставшись в его душе. Поезд уносил ее в Москву — спираль начинала свой новый виток...

— Ну вот, Даночка, кажется, пришли... Двадцатый дом, первый подъезд, вот он — первый подъезд, все правильно...

— Спасибо, Екатерина Андреевна. Большое вам спасибо.

— Да что ты, не за что! Как же ты одна-то, ничего не видишь... Хоть бы позвонила подружке своей, чтобы она тебя встретила, — в который раз добавила она, уже прекрасно зная, что Данка звонила, но телефон молчал, и она плюнула, решила, что как-нибудь сама доберется. Екатерина Андреевна — пожилая женщина, добрая и жалостливая, довела Данку от самого вокзала до дома. Жалость ее была такой искренней и какой-то доброй, хорошей жалостью, что даже не раздражала Данку, и она улыбалась, слушая простые рассказы Екатерины Андреевны.

— Вот к внуку еду! Неделю назад родился, говорят, на бабушку похож... На меня! Сына уже год не видела, ему все некогда, работает, тут ведь жизнь тяжелая, не как у нас... Ой, хотя и у нас тоже нелегкая... Екатерина Андреевна в купе полностью взяла на себя заботу о странной девушке в темных очках, которая передвигалась так неловко. Непокрытая голова, рыжие волосы усеяны мелкой россыпью снежинок, коротенькая поношенная шубка... Потом она как-то сразу догадалась, в чем причина неловкости и странной неуверенности ее движений, почему она в темных очках, и тут же пересела поближе, оградила девчонку от любопытных и назойливых взглядов. Достала из сумки узелок, выложила теплую еще картошку из помутневшего от мелких капелек влаги полиэтиленового пакета, хлеб, тонко нарезанные кусочки докторской колбасы и вареные яйца.

— Ты кушай, дочка, кушай, — уговаривала она. — Что ж ты, одна едешь? И не проводил никто?

— Да некому провожать было, — откровенно призналась Данка, — а до вокзала мне помогли дойти, почти до вагона проводили.

— Да ты покушай, — она взяла Данкину ладонь, перевернула и положила в нее очищенную картошку, — не стесняйся. Вот соль, здесь, справа... Как же так,

совсем одна. Родителей что ж, нет у тебя?

Данка послушно начала жевать, не чувствуя вкуса, не ответив на вопрос. Екатерина Андреевна сразу поняла, о чем она промолчала, еще сильнее сжала губы, покачала головой... И решила, что не бросит, не оставит девчонку до тех пор, пока та не прибьется куда-нибудь, не отыщет в Москве свой угол, пока не убедится, что рядом с ней есть близкий человек.

— Я тебя здесь подожду, кто знает, может, твоей Полины дома нет.

— Да вы идите, Екатерина Андреевна, вы и так со мной вторые сутки маетесь... Вас же внук ждет. Нет дома — так придет же...

— Кто ж ее знает. И не маюсь я совсем, а внук подождет, ничего страшного. Иди, потом спустишься, скажешь, как там. Чтоб у меня душа спокойна была.

— Ну хорошо, — сдалась Данка, — я мигом.

Она нажала на кнопку звонка — закладка в памяти еще не стерлась и пальцам не пришлось долго блуждать по серой бетонной стене в поисках кнопки. Каждая секунда казалась ей протяженностью в бесконечность, сердце стучало. Послышались шаги, дверь открылась...

— Вы к кому? — услышала она незнакомый голос, но уже секундой раньше поняла, что перед ней сейчас стоит совершенно чужой человек.

— Я... я к Полине, — растерялась Данка.

— К Полине? — Мужчина, видимо, средних лет, с приятным, чуть низковатым голосом, был заметно удивлен. — Это, наверное, девушка, которая жила здесь больше года назад? Но она уже давно...

Данка прислонилась к холодной бетонной стене — дура, сто раз дура! Приехала — и что теперь?

— Извините, ничем не могу вам помочь...

— Можете! — вдруг встрепенулась Данка. — У вас же есть телефон, правда?

— Есть.

— Я знаю, я здесь жила раньше... Можно позвонить?

— Да, пожалуйста, проходите.

Она прошла в комнату. Интересно, как здесь сейчас? Что изменилось, что осталось по-прежнему? Запах, кажется, изменился — видимо, люди уходили и уносили запах с собой, не оставляя следа... Пройдя несколько шагов, она протянула руку — телефон, тот же самый, старый бледно-зеленый аппарат, стоит на прежнем месте, и диск вращается так же туго, как раньше... Гудок... Только номер она не помнила.

— Послушайте, сейчас... — От волнения пальцы были словно деревянные, не слушались, да и надежда была настолько призрачной. — Сейчас... вот. Записная книжка, пожалуйста, найдите номер Владислава на букву «В»...

— Вы что, сами не можете? — Мужчина послушно протянул руку, не отрывая взгляда от Данкиного лица — ее глаз он не видел.

— Не могу, я слепая, пожалуйста, быстрее... — Она ответила не задумываясь, уже привычно воспринимая свою странную, шокирующую большинство незнакомых людей особенность.

— Извините. — Он начал торопливо листать страницы, и Данка отстраненно подумала: почему все извиняются, словно считают себя виноватыми в том, что она такая ущербная?

Он назвал номер, Данка глубоко вздохнула, сосредоточилась, чтобы унять дрожь в голосе, и принялась крутить упругий диск...

— Алло.

— Владислав?

— Да, я слушаю...

— Это Дана. Послушай, ты помнишь...

— Дана? Какая Дана?! — Его голос вдруг стал глухим, и она почувствовала сквозь расстояние — что-то не так. Как будто он разговаривает с призраком...