Слепец в Газе
Шрифт:
Следующее заверение сделал Вениамин.
— Джимбаг считает, что у тебя все шансы. Я слышал, как он вчера разговаривал со старым Джеко.
— Откуда старому кретину Джимбагу знать об этом. — Стейтс презрительно скривился, но сквозь маску презрения его глаза светились от удовольствия. — А что касается Джеко…
Внезапный скрежет дверной ручки заставил всех троих насторожиться.
— Эй, ребята, — послышался умоляющий шепот сквозь замочную скважину, — вылезайте. У меня жутко болит живот.
Брайан поспешно поднялся с пола.
— Нужно впустить его, — начал он. Стейтс осадил его.
— Не валяй дурака, — произнес он сценическим шепотом и повернулся к двери. — Иди в малый этажом ниже. Мы заняты.
— Боюсь, что не успею.
— Тогда чем быстрее побежишь, тем лучше.
— Свинья! —
— Это будет ему уроком. Как насчет того, чтобы вернуться к греческой грамматике?
Заранее разгневанный, Джеймс Бивис чувствовал, что негодование все растет и растет с каждой минутой, проведенной под крышей брата. Дом буквально дышал готовящейся свадьбой. Запах брачного торжества душил его, как угарный газ. А в центре всего располагался Джон, невинно гревшийся в невидимых лучах таинственного женского тепла, вдыхавший дрожащим носом чад и все же чувствовавший глубочайшее удовлетворение и переворачивающее душу счастье. «Как сурок, — внезапно пришло на ум Джеймсу, — сурок со своей самкой, прижавшейся к нему вплотную в подземной норе». Да, дом походил на нору, где Джон был тощим байбаком во главе стола, с другой стороны которого сидела пышная, раздобревшая байбачка Гэннет. Между ними, занимавший один всю сторону стола, расположился маленький и несчастный Энтони, как птенец, которого поймали в лесу или в поле, затащили в душный дом и посадили в клетку. Негодование породило столь же сильную жалость и сострадание к несчастному ребенку и одновременно пробудило уже давно забытое чувство скорби о бедной Мейзи. Пока она была жива, он считал ее безнадежной идиоткой и ни на что не годной легкомысленной особой. Эта женитьба Джона и то уютное облачко, которое окутывало счастливую парочку, заставили Джеймса изменить свои суждения о покойной (по крайней мере, она не была такой толстой). И надо же, после ее смерти муж принес Мейзи в жертву ради этой разжиревшей сурчихи. Ужасно! Джеймс был не на шутку рассержен.
Тем временем Полин изо всех сил отказывалась от шоколадного суфле.
— Но дорогая, ты должна! — настаивал Джон.
Полин попыталась притвориться, что уже сыта.
— Я не могу.
— И даже любимый чоколатл? — мистер Бивис всегда обозначал шоколад его исконным ацтекским названием.
Полин игриво посмотрела на поднос.
— Я не должна, — произнесла она, подразумевая, что может съесть еще.
— Нет, должна, — уговаривал он.
— Посмотрите, он хочет, чтобы я растолстела! — притворно заголосила она. — Он вводит меня в искушение.
— Вот и не упирайся.
На этот раз Полин вздохнула, как ученица.
— Ну ладно, будь по-твоему, — покорно сказала она. Кухарка, в нетерпении ждавшая разрешения противоречия, поставила перед ней новый поднос. Полин принялась есть.
— Вот умница, — произнес Джон, придав своему голосу интонацию наигранной отеческой заботливости. — Ну, а теперь, Джеймс, я думаю, ты последуешь хорошему примеру. — Отвращение и гнев Джеймса были так сильны, что он не мог заставить себя говорить из-за страха сказать грубость. Он ограничился тем, что отрицательно покачал головой.
— Не хочешь ли чоколатла? — обратился мистер Бивис к Энтони. — Но я уверен, что ты не побрезгуешь и пудингом! — И когда Энтони взял кусок, он умиленно воскликнул: — Вот молодец! Вот как нужно… — Он замялся на долю секунды. — Вот так нужно есть — чтоб за ушами трещало!
Глава 16
17 июня 1912 г.
Красноречие Энтони, которое он проявил, пока они шли к вокзалу, было признаком охватившего его глубокого чувства вины. Своим многословием, подчеркнуто внимательным отношением Энтони пытался сгладить тягостное впечатление от того, как он поступил с Брайаном предыдущим вечером. И дело было не в том, что Брайан в чем-то его упрекал — нет, напротив, он ни единым словом не намекнул на вчерашнее оскорбление. Его молчание служило Энтони извинением за промедление с разговором о том, что делать с Марком Стейтсом. Когда-нибудь он непременно заведет речь
161
Томас Эдвард (1878–1917) — английский поэт.
162
Бергсон Анри (1859–1941) — французский философ, представитель интуитивизма.
— Н-невероятно, — сказал Брайан, нарушив с явно показным усилием неестественно затянувшуюся паузу, — что ты н-никогда н-не встречал ее.
— Dis aliter visum [163] , — ответил Энтони излюбленным классическим стилем отца. Хотя, конечно, если бы он принял приглашение миссис Фокс остаться в Туайфорде, боги, думал он, изменили бы свое мнение.
— Х-хочу, чтобы вы п-понравились д-друг другу, — говорил Брайан.
— Конечно понравимся.
163
Боги судили иначе (лат). — Цитата из «Энеиды» Вергилия.
— Она н-не б-блистает у-у-у… — он терпеливо начал фразу сначала, — б-блистает у-умом. Так, во всяком случае, кажется на первый взгляд. Можно даже подумать, ч-что ее н-ничего н-не интересует, к-кроме с-с-с… — словосочетание «сельская жизнь» не давалось Брайану, пришлось прибегнуть к другому обороту речи, — деревенских д-дел, — произнес он наконец. — С-собаки, п-птицы и в-все т-такое.
Энтони кивнул и, внезапно вспомнив птичек и зверушек Брайана времен Балстроуда, неприметно улыбнулся.
— К-когда т-ты уз-знаешь ее л-лучше, — старательно выговаривал Брайан, — т-ты обнаружишь в ней г-гораздо б-болыпе. У нее п-потрясающее ч-чувство к п-п… к стихам. В-вордсворт и М-мередит [164] , например. Я всегда уд-дивляюсь, как т-точны ее с-суждения.
Энтони саркастически усмехнулся про себя. Да, уж тут-то будет Мередит.
Его маленький спутник молчал, думая, как ему объясниться и стоит ли объясняться вообще. Все было против него — его физические недостатки, сложность самовыражения, усугублявшаяся еще и тем, что Энтони даже не хотел понимать того, что он говорит, мог надеть маску циника и не принимать участия в разговоре.
164
Мередит Джордж (1828–1909) — английский прозаик и поэт, автор реалистических психологических романов. Погиб в Первую мировую войну.
Брайан вспомнил их первую встречу. Его невероятно смутило появление в гостиной двух незнакомых женщин, когда он вошел туда к чаю. Волосы его были мокры от дождя, лицо вспыхнуло. Мать произнесла имя: «Миссис Терсли». Жена нового викария, догадался он, пожимая руку высокой сухопарой модно одетой женщине. Она вела себя настолько заискивающе, что шепелявила при разговоре; улыбка была неестественно приветливой.
— А это Джоан.
Девушка протянула руку, и, когда он пожимал ее, Джоан отшатнулась от него стыдливым и одновременно грациозным движением, похожим на движение молодого деревца, склонившегося под порывом ветра. Этот жест был красив и необычайно трогателен.