Слепой против бен Ладена
Шрифт:
Его соседка, весьма аппетитная дамочка бальзаковского возраста в строгом деловом костюме и с острыми звездами бриллиантов в мочках аккуратных розовых ушей, уже спала, нацепив на глаза специальную повязку, которая почему-то живо напомнила генералу лошадиные шоры. Возможность переброситься парой слов с симпатичной собеседницей и завязать короткое, ни к чему не обязывающее знакомство, таким образом, пропала. "Ну и черт с ней", – подумал Дмитрий Владимирович. В конце концов, ему сейчас было не до конского флирта.
На электронном табло появилась надпись, разрешающая расстегнуть привязные ремни. Генерал щелкнул пряжкой
А евреи? Государство у них, видите ли, свое! Мало им того, что во всем мире, куда ни ткнись, все теплые местечки заняли, так им еще и государство подавай! Хотя, с другой стороны, черномазых в своем регионе они в узде держат. Вот дать бы им волю, сказать: давайте, пейсатые, действуйте, чтоб ни одной заразы мусульманской на тысячу километров вокруг вас не осталось! А потом, когда управятся, – а они управятся, это даже к гадалке не ходи, – гвоздануть по ним боеголовкой. Ну а как шлак остынет, собрать по всему свету всех этих Бернстайнов да Рабиновичей, поселить на то же место, обнести забором, чтоб не расползлись, тараканы носатые, и – еще одну боеголовку! И так – до победного конца. Пока евреи не кончатся. И этого умника из госдепа туда же – желательно в первых рядах. Вот ведь сволочь скользкая, придумал-таки, как вывернуться...
Генерал-майор Андреичев был раздражен и озабочен. Хитрый еврей Бернстайн действительно умудрился измыслить способ, с помощью которого испортил Дмитрию Владимировичу все удовольствие от одержанной победы. Ощущение было такое, словно во время парада на Красной площади ему на новенький, шитый золотом генеральский мундир нагадил голубь размером с бегемота. Во-во, в точности так! Вроде и парад продолжается, и ордена со звездами на месте, и марширующие колонны по-прежнему держат равнение на трибуну, честь тебе отдают, а удовольствия никакого, и даже наоборот – срамно парад-то принимать, когда с фуражки дерьмо капает!
Разумеется, генерал не мог с уверенностью утверждать, что эту штуку придумал именно Бернстайн. Скорее всего преподнесенный американцами сюрприз явился плодом, так сказать, коллективного творчества. Но приятнее было все-таки думать, что во всем виноват проклятый еврей, который с первого взгляда не понравился Дмитрию Владимировичу, а не старый знакомый, почти что приятель, Джонни Уэбстер.
Самолет пробил облака, небо за иллюминатором стало ярко-синим, а тучи, снизу казавшиеся грязно-серыми, засверкали праздничной, первозданной белизной. Они расстилались внизу, как бескрайнее снежное поле, по которому хотелось, как встарь, с гиканьем пробежаться на лыжах – от души, в полную силу, чтобы ветер свистел в ушах, а щеки
От этой картины у генерала не то чтобы улучшилось настроение, но все-таки ему как-то полегчало. Раздражение мало-помалу улеглось, и он подумал: "А чего я, собственно, взвился? Что произошло-то? Не хотят американцы Адамова отдавать, так они и раньше не хотели. Только теперь, голубчики, это не вам решать. Как мы скажем, так вы и сделаете, а если нет, мы вам такой информационный вброс устроим, что вашей хваленой администрации в два дня полный пиндык будет. Да, как скажем... А как скажем-то? Неизвестно... Надо же, как ловко они все с ног на голову перевернули! А главное, это же можно было предвидеть!"
Дмитрий Владимирович едва не застонал от досады. Он испытывал настоящие мучения. Скрыть от начальства сделанное американской стороной заманчивое предложение он не мог, его бы за это просто-напросто стерли в порошок. А докладывать было, извините, жалко – они же все отнимут! Ну не все, так почти все...
Действовать на свой страх и риск? Провернуть дело в одиночку, а потом развести руками: извините, мол, сорвалось? Виноват, дескать, готов понести наказание... А? Пусть хоть разжалуют, хоть увольняют – если дело выгорит, ему это будет, что называется, трын-трава...
"Тпру, родимый! – мысленно прикрикнул на себя генерал-майор Андреичев. – Это куда ж тебя, болезный, понесло? Чего ты, милок, проворачивать-то собрался? Что у тебя есть, кроме этой дурацкой фотографии? Ты ведь ничего не знаешь. Информации – ноль, возможностей – ноль, а все туда же..."
Увы, по всему выходило, что повлиять на ход событий генерал Андреичев не в состоянии. Все, что он мог, это вернуться в Москву и прямо доложить обо всем тем, кто его послал: так, мол, и так, есть два варианта, один – наш, а другой – их, американский; решайте, последнее слово за вами...
И ведь ясно же, что они, суки, решат. Как там Верещагин в "Белом солнце пустыни" говорил? "Я мзду не беру, мне за державу обидно". А им – нет, не обидно. Большая она, держава-то. Сколько ни воруй, все одно что-нибудь да останется. Подумаешь, бывший министр атомной, понимаете ли, энергетики! Стратегические, видите ли, секреты! Главный-то секрет в том, что у нас все на честном слове держится и непонятно, почему до сих пор не развалилось. Но это давно всему миру известно. Так что сомневаться в том, какой выбор сделают там, наверху, не приходится. А генералу Андреичеву сунут в зубы какую-нибудь кость, чтобы помалкивал... А куда он денется-то?..
Хуже всего было то, что Дмитрий Владимирович прекрасно сознавал, что именно и почему с ним сейчас происходит. Это была обыкновенная жадность. Понимать, что тебя неминуемо вынудят изменить интересам родины и что получишь ты за это лишь малую толику того, что мог получить, если бы решил и сделал все сам, и впрямь было обидно. Генерал испытывал мучительный стыд, но корысть была сильнее, и это он тоже понимал.
Басовито гудя мощными турбореактивными двигателями, вместительный пассажирский "Боинг" летел над затянутой облаками Атлантикой, держа курс на ирландский аэропорт Шеннон. Он шел на высоте девяти тысяч метров, неся на своем борту терзаемого угрызениями совести, жадностью и боязнью высоты генерал-майора ФСБ Андреичева, который больше не чувствовал себя вершителем истории.