Слепой против бен Ладена
Шрифт:
– Этот негодяй обесточил весь район, – сквозь зубы сообщил Гамид.
– Весь район мне безразличен, – отрезал одноглазый. – Плохо, что он почти на две минуты ослепил камеры. Что они показывают теперь?
Протянув руку, Гамид еще раз коротко пробарабанил пальцами по клавишам. На экране появились и начали сменять друг друга однообразные картинки, на которых среди смутных теней шевелились небольшие светлые пятна – тепловое излучение населявших подземные тоннели крыс. Никаких других объектов, излучающих тепло, в поле зрения камер не было.
– Света не было около двух минут, – задумчиво произнес одноглазый. – За две минуты ловкий человек многое может сделать.
– Вы тоже думаете, что нам подсовывают фальшивое изображение? – спросил Гамид.
– Почти уверен. Иначе зачем ему было рубить кабель – из озорства? Между прочим, Гамид, то, как это было проделано, меня немного успокаивает. Он даже не заметил камеру, которая находилась прямо над его головой. На свете остается все меньше настоящих профессионалов. Сам по себе этот факт, согласись, печален, но в данном конкретном случае он меня радует... А куда этот тоннель может привести наших друзей?
– Прямо в дом, – мрачно сообщил Гамид. – Точнее, в подвал, в кладовку рядом с помещением, где установлен генератор. Там склад горючего и запасных частей. Люк находится в углу. Это немного опасно, но мы не стали его замуровывать. Вы сами сказали, что это очень удобно – иметь у себя в подвале нору, через которую можно попасть в любую точку на карте города.
– Что ж, – философски заметил одноглазый, – у каждой монеты две стороны, и нет на свете такой норы, через которую можно было бы выйти, но нельзя войти. Пошли всех, кого сможешь, в подвал, пусть наблюдают за люком. А когда убедятся, что в тоннеле никого не осталось, пусть открывают огонь. Пленные мне не нужны. Хотя... Нет, хватит с меня неожиданных сюрпризов. Отправь несколько человек проверить тоннель. Судя по тому, что неверные решили воспользоваться подземными коммуникациями, они не хотят поднимать шума. Это нам на руку, поскольку означает, что наземного штурма пока не предвидится. Надо просто отогнать этих крыс подальше от дома, если не удастся уничтожить. Это даст нам время, Гамид. Ну, что ты стоишь? Иди выполняй!
– Уже выполняется, – негромко сообщил Гамид, смиренно склонив голову. – Я взял на себя смелость отправить в тоннель группу из пяти человек, и еще пятеро ждут их возле люка. Простите, господин, но время...
– Ты прав, – перебил его одноглазый. – Время дороже разговоров, на которые мы его тратим. Ты, как всегда, принял верное решение, Гамид. Если бы я был президентом или королем, непременно наградил бы тебя орденом и произвел в генералы. Ты хотел бы стать генералом, Гамид?
Охранник задумался.
– Я слишком часто стрелял в генералов, чтобы хотеть себе такой участи, – заявил он наконец.
– Ты стрелял в хороших генералов, Гамид, – рассмеялся одноглазый. – А плохие сидят там, где в них некому стрелять.
– Разве плохой генерал вам нужнее, чем хороший солдат? – удивился охранник.
– Ты опять прав – прав, как всегда! – воскликнул одноглазый, поднимаясь из кресла. Он скинул пиджак, вынул из ящика стола наплечную кобуру и принялся прилаживать ремни. – Помоги застегнуть, – попросил он. – Кажется, за последнее время я успел отвыкнуть от оружия.
– В это трудно поверить, – возясь с пряжкой, с сомнением заметил Гамид. – Мне кажется, это невозможно.
– Ты снова прав, к сожалению, – вздохнул одноглазый.
Он вынул из того же ящика огромный черный пистолет, привычно проверил обойму и небрежным жестом бывалого вояки опустил оружие в кобуру. Гамид подал ему пиджак; одноглазый просунул руки в рукава, оправил лацканы и по привычке застегнул пиджак на все пуговицы. Он еще не успел ничего сказать, а предупредительный
Когда одноглазый смотрел на себя в зеркало, у него вдруг возникло мальчишеское желание картинно выхватить пистолет из кобуры и прицелиться в собственное отражение. Но он привык контролировать не только слова и поступки, но и выражение лица, и жесты, и все остальные проявления своей человеческой природы. Такова участь всех без исключения сильных мира сего; лишь тот, кто стоит на самых нижних ступеньках социальной лестницы, может позволить себе одеваться как вздумается, говорить что в голову взбредет и делать что заблагорассудится. Но чем выше ты поднимаешься, чем больше возможностей открывается перед тобой, тем меньше у тебя остается личной свободы. Из живого человека ты превращаешься в абстрактный символ, в газетный портрет, в ходячий памятник самому себе – величественный, всеми узнаваемый и безликий, как все памятники...
– Когда мы сможем выехать? – спросил он, глядя в зеркало на отражение Гамида.
– Лимузин и джипы отправятся... – охранник поднес к глазам запястье и посмотрел на массивные часы в тяжелом золотом корпусе, – через четверть часа.
– Почему так нескоро?
– Это связано с подготовкой самолета, господин, – почтительно ответил Гамид. – Все должно выглядеть естественно, не так ли? Машины могут выйти хоть сию минуту, но тогда им придется провести эту четверть часа на краю летного поля. Я решил, что лучше не отступать от установленных вами правил. Тем более что мы с вами можем выехать прямо сейчас, если таков будет ваш приказ.
В последних словах Гамида одноглазому почудилась какая-то новая, незнакомая интонация, какой-то хорошо скрытый подтекст, некий двойной смысл – неявный, но ощутимый. Гамид не то осуждал хозяина за поспешность, с которой тот покидал дом, город и страну, не то, напротив, хотел поторопить. Вряд ли он намеренно дал собеседнику почувствовать свое недовольство, но оно вылезло наружу само, как шило из мешка, и укололо одноглазого, вот именно, как шило. Люди, как глиняные горшки или плотницкие инструменты, постепенно приходили в негодность, переставая отвечать предъявляемым к ним требованиям. Это был естественный процесс, но тот факт, что даже казавшийся несокрушимым Гамид уже дал пусть микроскопическую, но ощутимую трещинку, сильно огорчил всемогущего араба.
– Не будем торопиться, – сказал он. – Пусть все идет по разработанному тобой плану. Кроме того, я не могу уехать, не узнав, что обнаружат в тоннеле.
Гамид почтительно склонил голову, но хозяин успел заметить промелькнувшую в его черных глазах искорку удовлетворения. Он был хорошим воином и заботливым командиром, и ему, конечно же, не хотелось убегать, бросив своих людей на произвол судьбы, даже не зная, насколько велика грозящая им опасность.
Но это, увы, было только одно из возможных объяснений. Существовало и другое, более прозаическое и менее приятное. В последнее время все шло как-то наперекосяк; большие неприятности и мелкие неудачи буквально преследовали одноглазого. Они могли быть случайными, а могли и являться следствием хорошо продуманного, осторожного, тщательно замаскированного предательства.