Слепой секундант
Шрифт:
— Видишь, дяденька, как скверно и гадко врать? — нравоучительным тоном спросил Андрей. — Вот врет, будто немец, и теперь от вранья ему одно разорение… Хорошо бы он про богатые свадьбы узнал, — продолжил Андрей уже в возке.
Тут вспомнилась Катенька. И Андрей опять замолчал. После первого отчаяния, скорби и попыток во всем обвинить себя, он стал звать невесту для бесед.
— Ты ли это? — беззвучно спрашивал он у едва ощутимого кожей сквознячка. — Ты ли вернулась на миг? Побудь со мной, не уходи! — и просил прощения за свою нелепую гордость — мог же сразу приехать к Катеньке, не заезжая к Грише, и не скрываться от
Еремей догадывался об этих немых беседах и не мешал. Он знал — должно пройти время, да немалое, чтобы питомец успокоился.
Розыск зашел в тупик. Господин Валер после беседы со своей любовницей, возможно, струхнул, Граве откупился.
Два дня прошли в домашних заботах. Еремей, решив, что рано или поздно придется приступаться к беспоповцам, принялся растить бороду. Однако Валер оказался более решителен, чем думали. Он, потолковав со своей Элизой, прислал-таки через бабу Феклу записочку В записочке предлагалось встретиться в том самом «Городе Мадрите», где Андрей уже побывал.
— Бережется, — заметил Еремей.
— Правильно делает, — ответил питомец. — Но и мы побережемся. Подъедем заранее и высмотрим, один ли этот молиеровский герой приедет или кого-то с собой на хвосте притащит.
Оставив на хозяйстве Афанасия, поехали в «Город Мадрит» вчетвером. Фофаню определили в лазутчики — он, когда приехал в простых извозчичьих санках господин Валер, старательно исследовал окрестности, но никакого хвоста не обнаружил. Выждав для верности еще минут десять, Андрей велел вести себя в «Город Мадрит», где Валер нарочно для переговоров снял комнатку.
Тот был одет соответственно своему дворянскому происхождению, но бороду не сбрил. Из чего следовало — замысла докопаться до тайн староверской богадельни не оставил.
— Не стану тратить время на реверансы, сударь, — сказал Валер, поздоровавшись. — Я рассказал о нашей встрече Элизе. Женщины порой бывают решительнее нас. Элиза сказала так: ежели все кончится благополучно и супруг ее не вздумает переделывать завещание, то начнется вторая часть сего романа — преследовать будут уже Гиацинту. А ей как-никак замуж выходить. Так что «змею следует растоптать, покамест она лишь змееныш» — вот подлинные слова Элизы. И что когда человек, мол, будучи слеп, берется за такое дело… Словом, она вдруг поверила в ваши способности.
— Не в способности она поверила, — хмуро сообщил Андрей. — А, наподобие утопающего, хватается за соломинку. Но передайте, что я ей благодарен безмерно.
— Передам. А это — от Элизы… — Валер, несколько смутившись, выложил на стол кошелек с золотыми империалами. — А когда, с Божьей помощью, вы одолеете супостата…
— Мы одолеем супостата. Мы, — поправил Андрей.
И тут дверь комнатушки
— И меня посчитайте, и меня! — выкрикнула она. — Я также! Я мстить готова!
— Царь небесный! — произнес Валер. — Этого еще недоставало.
— Дядя Еремей, это что такое? — полюбопытствовал Андрей.
— Девка, — лаконично отвечал дядька. — Вот уж точно, нам лишь девок недоставало.
— Господин Валер, уж не ваше ли это сокровище?
— Мое, — отвечал Валер. — Выходит, подслушивала мой военный совет с Элизой. И запомнила про «Город Мадрит».
— А что мне еще оставалось? — возмутилась девица. — Должна же я понимать, что делается вокруг меня!
— Что делается из-за тебя, твоей дурости, сударыня, — Валер был так суров, что даже бездетным Андрею с его дядькой стало понятно: суровость сия первоначальная, а когда схлынет — дитятко станет из него веревки вить.
— Господин Валер, каким именем прикажете называть сию решительную особу? — церемонно спросил Андрей.
— Я Гиацинта. Иного имени не надобно, в ином не нуждаюсь! — вместо отца ответила девица. — Я должна быть с вами и жестоко мстить!
— Господи Иисусе, спаси и сохрани, — Еремей перекрестился.
— Господин Валер, нельзя ли отправить куда-нибудь эту буйную особу? — холодно осведомился Андрей.
— В бешеный дом разве? — отвечал Валер.
— Ох, — только и мог вымолвить Еремей. В это «ох» вместилась целая речь, выстроенная по всем правилам риторики; речь о несовершенстве и бестолковости прекрасного пола, которому предписана прямая дорога — от печки до порога, он же затевает такие проказы, что и в ступе не утолчешь…
— Сударь, я хочу быть вместе с вами, — сказала Гиацинта, глядя прямо в черную повязку Андрея. — Я прирожденная актерка! Я все выведаю! Вам от меня так просто не избавиться — лучше возьмите меня! Я пригожусь, ей-богу! У меня свои счеты, я жестоко оскорблена!
— Это она собралась мстить маркизу де Пурсоньяку, — объяснил Валер. — Актерка, а Молиера не читала.
— Зато вымогатели явно читали Молиера, — заметил Андрей. — Сударыня, мы непременно воспользуемся вашим великодушным предложением, а сейчас вам бы лучше вернуться домой. Батюшка ваш при смерти, нехорошо будет, ежели он скончается, а вас и отыскать не смогут.
— Я не вернусь и останусь тут, с вами, — ответила Гиацинта. — Ведь не повезете же вы меня назад силком. Я знаю, что вы мне сейчас скажете — про долг дочерний и послушание! А отчего я должна показывать послушание? Какой у меня перед ним долг? Оттого ли, что он оскорблял мою матушку, я должна его нежно любить?!
— Оскорблял? — перебил Валер. — Ну-ка, сударыня, об этом — подробнее!
— А она тебе, сударь, не сказывала? — Гиацинта опять повернулась к Андрею. — Ну конечно, нет, никому жаловаться не станет, а уж любовнику своему!.. Ой…
— Черт побери… — пробормотал ошарашенный Валер.
— Сударь, я нечаянно узнала! — пылко заговорила Гиацинта. — Я матушку люблю, а коли она тебя любит, так и я… Коли ты смог ее сделать счастливой, то и я… Я ни слова никому никогда не скажу, хоть на кусочки режьте! — и девушка перекрестилась.