Слепой секундант
Шрифт:
— Вам ни разу не всходило на ум, что вас обольщает переодетая женщина?
— Господи Иисусе! Как же это возможно?! — изумилась девушка.
— Отчего нет? Такая же прирожденная актерка, как и вы, которую наняли исполнять гнусную роль… Она умеет увлечь, в душу влезть, умеет написать такое письмо, чтобы ответное оказалось компрометирующим. Могло такое быть?
— Можно ли быть такой дурой, чтобы не отличить кавалера от переодетой дамы? — сердито спросила девушка.
— А тут дело не в уме или глупости. Дело в актерском мастерстве. Вы бы могли на театре
— Я бы могла!
— Отчего ж другая не сумеет?
Гиацинта задумалась.
— Если это так — я ей все космы повыдергаю! — вдруг выпалила девушка, и Андрей понял: угадал!
— Тогда слушайте внимательно, — Андрей решил перейти прямо к делу. — В Воскресенской обители живет матушка Леонида. Именно к ней прибежала Маша Беклешова, когда отец ее из дому выгнал. И оттуда Беклешову увез человек, который, скорее всего, и есть ваш проклятый маркиз. Вы поезжайте в обитель и сыграйте там роль. Объясните матушке Леониде, что вы дальняя родня и подруга Маши. Объясните, что ваша семья готова ее приютить и защитить. Пусть матушка Леонида поможет ее отыскать. А заодно очень осторожно расспросите, верно ли, что Машу забрал из обители ее тайный жених. Не граф Венецкий, о котором все знали, а другой, тайный? Словом, вот вам роль! Исполняйте!
— Господин Соломин! — воскликнула Гиацинта. — Вы первый, кто так со мной говорил! Вы — ангел, право, ангел! Ах, отчего не вы — мой батюшка? Вы бы меня понимали!
Андрей невольно хмыкнул. Он был всего лишь лет на десяток постарше Гиацинты, но хвороба не красит — девушка искренне прибавила ему возраста, исходя из бледности лица и черной повязки на глазах.
Валер вошел и с изумлением уставился на девушку. Но ни слова ей не сказал — и лишь потом, когда для Гиацинты нашли извозчика и отправили ее в Воскресенскую обитель, обязав оттуда немедленно ехать в бабушкин дом, он заявил Андрею:
— Вы чудо сотворили. Отродясь не видывал, чтобы эта чертовка глядела на кого-то влюбленными глазами.
— Это не на меня она так глядит, это просто ей пора пришла влюбиться…
— Кабы вас вылечили, а она бы вас полюбила…
— Ежели да кабы… Господин Валер, ежели вы опять к Федору в богадельню придете, как будто узнать новости про Аввакума Клушина, можете ли вы у него там засидеться до той поры, как богадельня уснет? Под предлогом, что якобы вдруг хворь прицепилась? Сердце заболело? Или что иное, мешающее идти?
— Посмотрите на меня, Соломин! Похож я на человека с больным сердцем? — Валер даже развеселился.
— Зря смеетесь, сударь. Вот служил у нас в Козловском мушкетерском майор Дронов, детина восьми пудов весом, кровь с молоком, а свалился с коня — и лежал бревно бревном, — хмуро и грозно предостерег Еремей. — Так-то оно бывает, когда здоровьем похваляются.
— Будет тебе, — одернул его Андрей. — Ну-ка, господин Валер, опишите внутренность богадельни…
Когда стемнело, экспедиция в общих чертах была подготовлена. Вот только издали не могли понять, где у богадельни чердачные
— Натворит он там дел, этот Фофаня, — сказал Андрей. — Глупая затея. Нет, господин Валер пойдет открыто, как всегда хаживал. Вместе с господином Валером пойдешь ты, Еремей Павлович. Вдвоем-то вы Клушина быстро вытащите.
— Побьют нас, — возразил Еремей. — Добром это не кончится, — буркнул он.
И впрямь — добром не кончилось. Сторож Федор наотрез отказался впускать Валера в богадельню. Огрызался из-за запертой двери, отрицал всякое знакомство, ругался, грозился поднять шум. Пришлось отступить.
— Ничего не понимаю, — сказал Валер. — От начальства, что ли, ему влетело?
— Видишь, баринок драгоценный, сам Бог велел отступать, — тихонько шепнул Еремей. — Сейчас Фофаню подберем, я ему свистну…
На свист Фофаня не отозвался. Еремей пошел его искать, обошел богадельню и оказался у глухой стены. К стене намело снега, образовался порядочный сугроб. В сугробе что-то скрипело и шевелилось.
— Чур меня, чур, — сказал Еремей, крестясь. — Да воскреснет Бог и расточатся врази Его…
То, что в сугробе, затаилось. Еремей постоял несколько, опять перекрестился, прошел немного вперед, и увидел взрытый снег. Кто-то пропахал целую борозду, подбираясь поближе к стене. В лунном свете борозда имела устрашающий вид. Еремей сам не понял, как, зачем и почему опустился на корточки. Что он чаял увидеть? Домашнюю нечисть — домового, банника, овинника, кикимору? Сам не знал — и мучительно пытался вспомнить, рассказывала ли покойная бабка о тех немытиках, что зимой промышляют по сугробам.
Несколько погодя сугроб зашевелился и из него, отряхая снег, воздвиглась темная фигурка и кинулась бежать в сторону кладбища. Вид у нее был не человеческий — будто бы и брюхата, но чрево выросло отчего-то на правом боку. Припоминающий нечисть Еремей не сразу сообразил — именно так выглядит человек, прижимающий правой рукой к боку сундучок наподобие матросского. Потребовалось еще с полминуты, чтобы Еремей, опять призвав на помощь и Господа, и Богородицу, понял: это удирает с неведомым грузом Фофаня. Груз, надо полагать, был очень весомым и ценным, раз Фофаня отрекся от присяги перед образом преподобного Феофана Исповедника.
Кричать «Стой!» Еремей не стал — чего доброго, ворюга еще пуще припустит. А на кладбище кинется наземь, затеряется среди холмиков и крестов — ищи его, треклятого! Был только один способ:
— А святой-то Феофан с неба все видит! Все видит! — что было мочи загудел Еремей.
Фофаня пробежал еще несколько шагов и остановился. То ли был в помутнении рассудка и опомнился, то ли сообразил: будут бить. Он побрел на голос призывавшего его Еремея.
— Ну, голубчик мой сизокрылый, докладывай, — велел тот.