Слепой убийца

Этвуд Маргарет

– Не так много, – отозвалась Уинифред.

– Думаю, Лоре хватит. Думаю, она просто хочет жить своей жизнью.

– Своей жизнью! – воскликнула Уинифред. – Только представь, что она с ней сделает!

Переубедить Уинифред невозможно. Как занесенный нож мясника.

– У тебя уже есть кандидатуры? – спросила я.

– Ничего определенного, но я над этим работаю, – живо откликнулась она. – Многие хотели бы породниться с Ричардом.

– Не слишком утруждайся, – пробормотала я.

– О, но если не я, – проговорила Уинифред весело, – что же будет?

– Я

слышала, ты вывела Уинифред из себя, – сказала я Лоре. – Довела её до белого каления. Проповедовала свободную любовь.

– О свободной любви речи не было, – сказала Лора. – Я только сказала, что брак – отживший институт. Ничего общего с любовью не имеет, вот и все. Любовь отдает, брак покупает и продает. Нельзя заключить договор на любовь. И ещё, что на небесах браков не бывает.

– Мы ещё не на небесах, – ответила я. – Может, ты не заметила. В общем, ты на неё нагнала страху.

– Я только сказала правду. – Она чистила ногти моей ногтечисткой. – Теперь она, наверное, будет меня знакомить. Вечно всюду лезет.

– Она боится, что ты испортишь себе жизнь. Я хочу сказать – если предпочтешь любовь.

– А твой брак не испортил тебе жизнь? Или ещё рано судить? Я оставила её тон без внимания.

– Ну и что ты думаешь?

– У тебя новые духи? Ричард подарил?

– Насчет брака.

– Да ничего. – Сидя за моим туалетным столиком, она расчесывала длинные волосы. В последнее время она больше занималась своей внешностью; одевалась довольно стильно – в свою одежду и в мою.

– Хочешь сказать, не особо об этом думаешь?

– Да я вообще об этом не думаю.

– А может, стоит, – сказала я. – Может быть, стоит выкроить ми нуту и подумать о будущем. Нельзя же провести жизнь вот так.., – Я хотела сказать ничего не делая, но это была бы ошибка.

– Будущего не бывает, – отозвалась Лора. Она завела привычку говорить со мной так, будто я младшая сестра, а она старшая; будто следует мне что-то разъяснять. И тут она сказала странную вещь: – Если бы ты была канатоходцем и шла над Ниагарским водопадом с завязанными глазами, о чем бы ты больше думала – о толпе на том берегу или о своих ногах?

– О ногах, наверное. Если можно, оставь в покое мою расческу – это негигиенично.

– Много думать о ногах – упадешь. Много о толпе – тоже упадешь.

– Так о чем же надо?

– Когда ты умрешь, расческа по-прежнему будет твоя? – спросила Лора, искоса рассматривая в зеркале свой профиль. Отражение глядело хитро – нетипично для Лоры. – Владеют ли чем-нибудь мертвые? А если нет, то почему расческа сейчас «твоя»? Из-за твоих инициалов? Или твоих микробов?

– Лора, не выпендривайся!

– Я не выпендриваюсь. – Она положила расческу. – Я думаю. Ты никогда не видишь разницы. Не понимаю, как ты можешь слушать Уинифред. Все равно, что слушать мышеловку. Без мыши, – прибавила она.

Она теперь изменилась, чаще раздражалась, стала беспечнее, по-новому безрассудна. Сопротивлялась втихую. Я подозревала, что она тайком покуривает: раз или два от неё пахло табаком. Табаком и ещё кое-чем – очень старым, очень знакомым. Надо было задуматься над этими переменами, но у меня тогда своих забот хватало.

О

беременности я сказала Ричарду только в конце октября. Объяснила, что хотела знать наверняка. Он выразил подобающую случаю радость и поцеловал меня в лоб.

– Умница, – сказал он. Я сделала то, чего от меня ждали.

В моем положении было преимущество: по ночам Ричард тщательно меня избегал. Не хочу что-нибудь поломать, объяснил он. Я сказала, что он очень заботлив.

– И отныне джин тебе выдается по талонам. Шалостей не потерплю, – он погрозил мне пальцем – по-моему, зловеще. Ричард особенно пугал, когда казался легкомысленным, – точно веселая ящерица. – Мы пригласим лучшего врача, – прибавил он. – Не важно, сколько это будет стоить. – Коммерческий оборот дела успокоил нас обоих. Едва речь зашла о деньгах, стало понятно, на каком я свете: носительница сокровища – не больше, не меньше. Уинифред, сначала взвизгнув от неподдельного испуга, принялась лицемерно суетиться. Вообще-то она занервничала. Догадалась (верно), что, став матерью сына и наследника, или даже наследницы, я обрету большее влияние на Ричарда, чем сейчас, и гораздо большее, чем мне полагается. Я вырывалась вперед, она оставалась позади. Теперь она будет ломать голову, как понизить мои акции: я ждала, что она вот-вот явится с подробным планом обустройства детской.

– Когда ждать благословенного события? – спросила она, и я поняла, что теперь мне придется выслушивать этот её несуразный язык: новый пришелец, подарок аиста, маленький незнакомец – и так без конца. Уинифред изъяснялась особенно шаловливо и жеманно, когда речь шла о предметах, её нервирующих.

– Думаю, в апреле, – ответила я. – Или в марте. Я ещё не была у доктора.

– Но ты должна знать, – она удивленно подняла брови.

– Такое со мной впервые, – сердито ответила я. – Я специально не ждала. И ни за чем не следила.

Как-то вечером я пошла к Лоре в комнату – поделиться с ней новостью. Я постучалась, она не ответила, и я тихо приоткрыла дверь, решив, что она спит. Но она не спала. Стояла на коленях у постели в голубой ночной рубашке, уронив голову, со взлохмаченными волосами, точно под недвижным ветром; раскинув руки, будто её сюда швырнули. Я подумала, она молится, но она не молилась – или я не слышала. Наконец заметив меня, она встала – спокойно, точно вытирала пыль, и села на пуфик в оборках возле туалетного столика.

Я снова поразилась сочетанию обстановки – той, что выбрала Уинифред, – изящные эстампы, искусственные розочки, органди, оборки – и Лоры. На фотографии выглядело бы гармонично. Но для меня очевидно, почти сюрреалистично несоответствие. Лора была как кремень посреди пушинок чертополоха.

Я сказала кремень, а не камень, потому что у кремня огненное сердце.

– Лора, я хотела тебе сказать, – начала я. – Я жду ребенка.

Она повернулась ко мне – лицо ровное и белое, точно фарфоровая тарелка, а выражение лица – клеймом на дне. Но не удивлена. Не поздравила меня. Только спросила: