Слепой. Один на один
Шрифт:
– Договорились, – кивнул головой Виктор Петрович, давая понять, что аудиенция закончена.
Распрощавшись, поздние гости решительным шагом двинули к выходу. Через минуту мотор «опеля» завелся.
– Шустрый корешок, однако, – пробормотал Рыхлин, ставя на стол пустую чашку. – И кадра какого-то с собой таскает…
Только сейчас он обратил внимание на то, что спутник Турбина за время их встречи не проронил ни единого слова. Что это был за персонаж, оставалось для Рыхлина большой загадкой.
Откинувшись
Да, когда они познакомились с Турбинным, у него и близко не было такого самоуверенного вида, как сегодня. Вряд ли тогда он мог ставить какие-то условия. Тем более ему, Рыхлину.
Обстоятельства их знакомства были специфическими. В зоне общего режима в Орехово-Зуево Рыхлин (более известный среди тамошней публики по своему погонялу Отвертка) сразу занял почетный, но вполне заслуженный пост смотрящего по камере. Еще бы – он уже тогда являлся авторитетом. Пять ходок, шестнадцать лет на зоне…
Турбин тогда был вроде шестерки. Ни у кого из сокамерников – а их на двенадцати нарах теснилось человек тридцать – этот чмошник уважения не вызывал. Все обращались с ним крайне пренебрежительно, и место его было неизменно у параши.
Интеллигентишка, попавший в крытку явно случайно, тертой братве совсем не нравился. Да и постоять он за себя не мог, за что и получал стабильно.
Все вообще недоумевали, как такого кадра угораздило загреметь на зону. И больше всех недоумевал сам Турбин.
В первые тридцать пять лет своей жизни он был вполне благонадежным гражданином. Во всяком случае на первый взгляд. Люди называли его по имени-отчеству, а все престарелые соседки очень уважали этого благодушного и вежливого интеллигента.
Окончив аспирантуру и кое-как защитив диссертацию о скифских курганах, двадцатипятилетний археолог Турбин устроился на работу в институт. Впереди его ждало известное будущее, сначала сто двадцать рублей в месяц, потом сто пятьдесят, потом сто семьдесят, а потом, лет этак через двадцать, после защиты докторской, и все двести тридцать. К этому времени, вполне возможно, подошла бы и его очередь на квартиру.
Такая перспектива Володе совсем не нравилась. Он был человеком честолюбивым. И именно эта его черта не позволяла зарабатывать столько, чтобы еле хватало протянуть от аванса до зарплаты.
Именно поэтому уже в самом начале его самостоятельной ученой карьеры парню вдруг разонравилось копаться в древних костях и ночи напролет сидеть за пишущей машинкой.
С тех пор для советской науки Турбин умер. Он уже не мог обогатить ее какими-нибудь изысканиями вроде «Сравнительного анализа похоронных сооружений Черноземья России». Теперь его волновало лишь собственное обогащение.
Полученных за государственный счет знаний вполне хватило Турбину, чтобы найти свое место в «черном» антикварном бизнесе. Местечко поначалу скромное –
В те времена рынка антиквариата в стране как бы не существовало. То есть именно рынка, где продаются дорогие и солидные вещи, а не базарчика с ширпотребом за трешку. Ведь крупные вещи – они и стоят по-крупному, а таких денег у советского человека в принципе быть не могло.
На самом деле деньги кое у кого из советских людей, конечно же, водились, и желание их потратить на красивые детали для интерьера своей квартиры у некоторых скоробогачей-«цеховиков» имелось.
Да и страсть к коллекционированию тоже никуда не исчезла – она была не чужда даже крупным партийным функционерам. Была эта страсть, кстати, и у крупнейшего советского биохимика академика Авраама Весселя, который со временем стал постоянным покупателем Турбина.
Покрутившись вокруг да около год с небольшим, бывший археолог полностью вошел в курс дела. Теперь ему были известны и фамилии потенциальных клиентов, и способы добывания товара.
Для кого-то старинный подсвечник из дворца Воронцовых или набор французской столовой утвари казались чем-то вроде хлама, оставшегося в наследство от ушедших в мир иной бабушек и дедушек. Дескать, выбросить жалко, а деть некуда.
О реальной цене этих безделушек большинство «простых смертных» даже и догадываться не могло. Такие люди, как магнит, притягивали спекулянтов.
Главным оружием Турбина стала его удивительная способность вызывать у незнакомых людей доверие. В плане умения «разводить» он был настоящим докой, и этому ушлому коммерсанту много раз удавалось без лишнего труда обходить конкурентов.
Вещь, за которую кто-то из них сразу предложил бы двести рублей, а потом, после долгого и унизительного торга, увеличил бы ставку в два раза, Турбин с улыбочкой обменивал на какую-нибудь электробритву «Харьков». И затем успешно спихивал ее за полторы тысячи – хотя любой другой барыга довольствовался бы и половиной этой суммы.
Самое главное, что все его клиенты – и покупатели, и продавцы, – были довольны совершенной сделкой. И когда им потом объясняли, что они стали жертвой обмана, большинство упорно не хотело в это верить.
Все было почти как в анекдоте про барабан Страдивари. Какой-то уркаган решил удивить братву и ради понта купить очень дорогую антикварную вещь. Для этого он обратился к известному еврею-перекупщику. Тот взял деньги, положил их в баночку из-под дефицитного кофе и закопал у себя в саду. Потом сходил в соседнюю школу и за бутылку чернил выторговал у местного физрука старый пионерский барабан.
Когда бандюга появился, перекупщик с торжественным видом протянул ему этот музыкальный инструмент и поздравил с удачной покупкой. Зная, что в школе тот все равно не учился и в пионерах, соответственно, не состоял.