Слепой. Волчанский крест

Воронин Андрей

Субботин ткнул толстым пальцем в клавишу архаичного селектора.

– Меня ни для кого нет, – сказал он в микрофон и выключил селектор, а потом, подумав всего секунду, и вовсе вынул вилку из сетевой розетки.

– Эх, Семен, Семен, – вздохнул он, наливая себе и Басаргину по полстакана водки, – хоть бы раз от тебя хороших вестей дождаться! А знаешь, как в старину поступали с гонцами, которые приносили плохие вести?

– Знаю, – принимая из рук мэра стакан, невесело ухмыльнулся в чапаевские усы Басаргин. Держа окурок двумя пальцами, он в последний раз затянулся, рискуя

подпалить предмет своей гордости, и раздавил обуглившийся на конце картонный мундштук в придвинутой Субботиным малахитовой пепельнице. – Только, дядя Коля, ты не торопись эти методы на практике применять. Чует мое сердце, дела у нас теперь пойдут так, что, если гонцов за плохие новости кончать, в Волчанке скоро вообще никого не останется – один ты, да и то.

Не договорив, он небрежно отсалютовал мэру стаканом и одним махом выплеснул его содержимое в широкую глотку. Глаза у него заслезились и мигом порозовели; чувствовалось, что этот стакан сегодня был для него далеко не первым.

– Ты не думай, – шумно понюхав хлебную корку, продолжал капитан, – я не паникую. Только, дядя Коля, лучше бы ты меня почаще слушал, особенно в таких делах. Ты, конечно, у нас в Волчанке всему голова, только в своей работе я как-нибудь не хуже тебя разбираюсь. Мог бы и посоветоваться.

– А я что, не советовался? – сердито и немного смущенно огрызнулся Субботин.

– Советовался, ага, – согласился Басаргин и сунул в рот ломтик сала. – Только поступил все равно по-своему, – продолжал он, жуя. – А результат – вот он. Запрос из московского уголовного розыска, с Петровки.

Субботин огорченно крякнул, тоже выпил водки и сунул в рот ломтик соленого огурца.

– Ладно, – проворчал он, хрустя и причмокивая, – не учи отца детей делать. Что там с Сохатым? Неужто повязали?

– Бог миловал, – вертя на столе пустой стакан, сказал Басаргин. – Кончили его. Паспорт и обратный билет на трупе нашли, отсюда и запрос.

– Да ну?! – помолчав, словно для того, чтоб переварить это известие и собраться с силами, изумился Субботин. – Сохатого кончили? Никогда бы не поверил, что такое возможно. Он же здоровый как бык!

– А пуле все равно, бык или не бык, – возразил Басаргин. – А из Сохатого их, между прочим, восемнадцать штук вынули. Ну, и он, конечно, в долгу не остался. Короче, магазин этот, где его прихватили, – в хлам, хоть ты его заново, с самого фундамента, отстраивай. Трупов – гора, как после террористического акта, кровищи – море, и посреди всего этого добра – Сохатый со своим маузером. Ей-богу, за такие дела я б его сам убил с превеликим удовольствием.

Субботин не стал упоминать о том, что для такого дела у Басаргина коротковаты руки; впрочем, промелькнувшая по широкому усатому лицу капитана тень свидетельствовала о том, что схожая мысль пришла в голову и ему.

– А. э?.. – помолчав, с вопросительной интонацией произнес Николай Гаврилович.

– А я откуда знаю? – мгновенно сообразив, о чем идет речь, пожал плечами Басаргин. – В запросе про крест ничего не сказано. Думаю, эти бандюки, которые на Сохатого наехали, успели его прибрать к рукам.

– Жалко, конечно, – задумчиво,

явно просчитывая в уме какие-то варианты, произнес Субботин. – Хорошая была вещичка. Ну, да что ж теперь попишешь? Ладно! Это мы как-нибудь переживем. Главное, что у Сохатого рот на замке. Помер, и молодец. Теперь можешь писать в Москву все как есть – шпана, мол, рожа каторжная, протокольная, от такого всего можно ждать. Насчет креста не заикайся. Даже если он московским ментам в лапы угодил, все равно. Нам-то, тебе-то откуда знать, у кого Сохатый его уворовал? Может, он в самой Москве кого-нибудь ограбил. Мы за него не в ответе. Он – полноправный гражданин Российской Федерации, несудимый, неподнадзорный – имеет полное законное право ехать куда хочет, и мы с тобой ему не указ. Кто мы ему – мамки, няньки? Мы и знать не знали и ведать не ведали, что его сдуру аж в самую Москву занесло. Так ведь? Ладно, давай за упокой его грешной души, что ли.

Он мастерски, не примериваясь, налил себе и Басаргину еще ровно по полстакана и с торжественным видом официального лица, присутствующего на траурном митинге и только что произнесшего прощальную речь, поднес свою порцию ко рту.

– М-да, – неопределенно промямлил Басаргин, покачивая водку в стакане и задумчиво наблюдая за тем, как она плещется. – Так-то оно так. Только это, дядя Коля, еще не все.

– Чего? – Стакан с водкой замер у самых губ Субботина, очки тревожно блеснули. – Что еще стряслось?

– Да уж стряслось. Запрос-то, видишь ли, не на одного Сохатого пришел.

– А на кого ж еще-то? Он ведь один в Москву уехал.

– Это мы так думали, что один. А только, дядя Коля, в том самом магазине еще одного нашего волчанского нашли.

– Это кого же? – осторожно, чтобы не расплескать, ставя стакан обратно на стол, поинтересовался Николай Гаврилович. Рука у него заметно дрожала, и стакан он опустил очень вовремя.

– Макарьев Захар, – сказал Басаргин.

– Кто?!

Капитан не стал отвечать на этот риторический вопрос – он знал, что Субботин, дядя Коля, хорошо расслышал произнесенное имя с первого раза.

– Ну, Макар Степанович, – переварив полученное сообщение и немного переведя дух, зловещим тоном произнес Субботин. – Ну, сука мордастая!.. Подбираешься, значит. Вынюхиваешь.

– Похоже на то, – не стал спорить Басаргин, который и сам был не в восторге от новостей.

– Вот же мразь, – продолжал вполголоса бушевать Николай Гаврилович. – Родственничек, чтоб ему ни дна ни покрышки! Кто его приютил, кто пригрел? Кто денег на раскрутку дал? Бизнесмен хренов! Да если б не я, где бы он сейчас был?

– Думаю, на нарах, – предположил Басаргин. – Или в земельке.

– Да тут и думать нечего! Ах ты подонок! Вот это и называется – пригрел змею на груди! С-сук-кин сын, безотцовщина!

Набычившись, он немного подышал носом, чтобы успокоиться, и остро посмотрел на Басаргина исподлобья, поверх сдвинутых на кончик носа очков.

– Ну, чего притих? Давай, сыпь дальше! Что там еще в этом твоем запросе? Я же вижу, что у тебя для меня еще что-то припасено!

Басаргин длинно, тоскливо вздохнул.