Слепые жернова
Шрифт:
— Сара.
Она поспешно выпрямилась, уцепилась за поручень и уставилась на руку, дотронувшуюся до ее плеча.
— Ты хорошо себя чувствуешь, Сара?
— Да, святой отец. Ох, святой отец, как вы меня напугали!
— Прости, Сара. — Священник медленно опустился на край скамьи в нескольких футах от нее и тихо спросил: — У тебя какая-то беда, Сара?
Она судорожно глотнула и отрицательно покачала головой, однако это можно было истолковать только как подтверждение его слов, поэтому отец Бейли молвил:
— В чем дело? Могу ли я тебе помочь? Утри глаза.
Она
— Ты переживаешь из-за мужа?
— Нет, что вы! — На сей раз ей нельзя было не поверить. — Он чудесно ко мне относится, святой отец. Поверьте, о лучшем нельзя и мечтать. Нет, не из-за него.
— Уж не из-за дочери ли? Хотя вряд ли с ней что-то стряслось — я видел ее только вчера.
— Спасибо, святой отец, Кэтлин жива-здорова.
— Может быть, ты посвятишь меня в причины своего горя, Сара?
— О, святой отец!
Она опять повисла на поручне. Как ему сказать? Ни одна живая душа не знала о терзаниях, преследовавших ее последние годы. Все приписывали ее состояние нервам, и нервы действительно в конце концов сдали. Но что за облегчение — найти внимательного и понимающего слушателя! Этот священник добр, он поймет ее. Теперь она удивлялась, почему не пришла к нему раньше. Потом она припомнила, что собиралась исповедаться, но отвергла это намерение. Сейчас она неуверенно подняла глаза и тихо спросила:
— Вы выслушаете мою исповедь, святой отец?
— Конечно, Сара.
Он подал ей руку, помог подняться, как больной, каковой ее и считал. Потом направился к исповедальне. Он скрылся за одной дверью, она — за другой.
Встав коленями на низкую скамеечку и приблизив лицо к сетке на окошечке, она спросила:
— Мне начинать, как на исповеди?
— Да, Сара.
Она зачастила, как положено:
— Благословите, святой отец, ибо я согрешила…
Это вступление всегда казалось ей смешным: получалось, что за прегрешение полагается благословение. Однако сегодня ей было не до смеха.
— С моей последней исповеди минуло почти шесть лет. Я всего несколько раз пропустила мессу, но ни разу не причащалась и не бывала в церкви на Пасху…
Она умолкла, вспоминая свои многочисленные грехи: приступы ярости, недобрые мысли, пренебрежение утренней и вечерней молитвой. Сочтя все это малосущественным, она проговорила:
— Главный мой грех состоит в том, что я пожелала человеку смерти. Об этом я и хочу вам рассказать, святой отец.
— Продолжай, Сара, я слушаю.
И она все ему рассказала: о том, что произошло той новогодней ночью, о посещении отчима, о его дальнейших еженедельных визитах. О пяти шиллингах, который регулярно платила ему, и об ужасе, который она испытывала в последнее время, боясь его покалечить. Наконец, она не утаила радости, охватившей ее от известия, что его избили до потери сознания.
Когда она умолкла, священник некоторое время молчал. Она тоже молчала и ждала. Он сказал удивительную вещь:
— Ты любишь этого человека, брата твоего мужа?
— Нет, святой отец! — тут же выпалила она.
—
— Нет, святой отец. Я немного боялась его, потому что знала о его чувстве.
— Но сама никак на это чувство не отвечала?
Теперь она отозвалась не сразу, и ответ прозвучал без прежней уверенности:
— Он очень привлекательный, настоящий мужчина. Еще он… несчастен в браке. Иногда я его… жалею. Иногда мне хочется… быть с ним доброй. Но я никогда не поощряла его. Я не люблю его. — Она не могла признаться священнику, что какая-то часть ее естества тянется к брату мужа, что она стыдится себя и боится, что эта часть проявит свою необузданность. Обычно это происходило во время их с Дэвидом нежной любви. В такие моменты она начинала хотеть другой любви — дикой, не знающей удержу, той, на которую был сделан намек памятной новогодней ночью, когда она застыла в объятиях Джона. Ничего этого она не могла рассказать священнику, потому что сама с трудом это осознавала. Мысли, посещавшие ее во время любовного слияния, и мысли, с которыми она жила весь день, принадлежали двум разным людям. Когда же эти два разных человека норовили объединиться, что происходило иногда при свете дня, то она спасалась, отгораживая себя от столь тяжкой реальности. В качестве загородки использовала счастье, которое дарил ей Дэвид, благодарность к нему, пылкую любовь, какую она испытывала к дочери.
— Ты совершила непростительную глупость, Сара, — сказал священник. — Не надо было соглашаться платить.
— Я ничего не могла поделать, святой отец. Я знала, что он все разболтает моему мужу. Пусть Дэвид и не поверил бы ему, все равно это посеяло бы раздор между ним и братом, а он очень любит брата, а брат — его. А тут еще его мать! Она меня не любит, и я знала, что если она прознает об этом, то жизнь станет невыносимой для всех нас. А жена Джона? Она странная, с виду тихая, но на самом деле только и ищет ссоры. Трудно с ней. Теперь вы понимаете, почему мне пришлось заткнуть отчиму рот?
— Когда он выйдет из больницы… И прекрати молиться о том, чтобы он оттуда не вышел! Ты меня слышишь, Сара?
— Да, святой отец.
— Так вот, когда он выйдет, скажи ему, что он не получит больше ни гроша, а если начнет тебя запугивать, пригрози полицией.
— Но, святой отец…
— Послушайся меня, Сара. Ты должна его отпугнуть. Пойдешь ты в полицию или нет — уже твое дело, но шантаж — серьезное преступление, и они живо поставят его на место. Ты должна понять, что заболела из-за него. Ты ведь сильно похудела?
— Да, святой отец, на целых тридцать фунтов.
— Вот видишь! Так дальше нельзя. Ты знаешь, как тебе следует поступить, но не делаешь этого. Мне кажется, что твоего мужа следует поставить в известность. Насколько я понимаю, он очень разумный человек. Мне он нравится, Сара.
— Благодарю вас, святой отец, но… Я не могу ему все рассказать.
— Тогда дождись, чтобы отчим вышел из больницы, а пока серьезно все обдумай. Приготовься во всем сознаться мужу. Если хочешь, приведи его ко мне, я сам с ним поговорю.