Слеза чемпионки

Роднина Ирина Константиновна

Олимпийская деревня находилась чуть-чуть в стороне от Саппоро, точнее, от центра города. Четыре станции подземки. Ты можешь ехать и по эстакаде, поезда на магнитных подушках, у тебя под ногами город с ресторанами и магазинами. Это и сейчас производит впечатление, а тогда выглядело просто фантастикой. Можно было с ума сойти. Когда я первый раз приехала в центр Саппоро, у меня уже закончились соревнования. Выйти на улицу было невозможно, так везде пахло то ли вяленой, то ли тухлой рыбой. Поэтому мы в основном гуляли на этих станциях.

Хоть я и тяжело выиграла те Олимпийские игры, зато мне казалось, что я красиво завершаю карьеру: и Олимпиаду выиграла, и массу впечатлений получила, а впереди оставался

только один несчастный чемпионат мира. Должна сказать, что никакого расстройства или внутренней трагедии я не ощущала. Вероятно, я сама себя уже подготовила, что все, сейчас буду заканчивать, пойду учиться в аспирантуру. То есть у меня уже был и план действий. Трагедия по поводу того, что жизнь в большом спорте заканчивается, совершенно отсутствовала. Мне казалось, что я все в спорте уже сделала. Что еще можно? Сомнений в том, что откататься полагается еще на чемпионате мира, тоже не существовало. Тогда, в принципе, и соперников у нас не было. Ну, чуть-чуть еще надо потрудиться, поработать. Кто знал, что все будет иначе?

Я уже говорила, что у нас не командный вид спорта. Нет никакого общего духа команды, потому что внутри нее все спортсмены соперничают, а тренеры между собой чуть ли не враги. Но олимпийские состязания сильны и интересны именно тем, что на них и появляется понятие сборной команды страны, молодых людей, собранных вместе из совершенно разных видов спорта, объединенных одной целью.

На Олимпиаде в Лейк-Плэсиде в 1980 году нам предложили расселиться по отдельным домикам. Но все фигуристы от такого варианта отказались. Думаю, хоккеистов разместить в двух домиках просто никому в голову не приходило. Поэтому руководители команды и предлагали этот вариант представителям индивидуальных видов спорта, но, мне кажется, все совершенно сознательно переезжать отказались.

Как я уже писала, олимпийскую деревню разместили на территории и в зданиях новой тюрьмы. Окошко в нашей «камере» оказалось шириной сантиметров 15–20, а решетка уже была запаяна между стеклами. Окно наружу не открывалось. Мощно работали кондиционеры. Приходилось их все время занавешивать, потому что от их работы тут же заболевало горло. Здание выглядело следующим образом: оно двухэтажное, входишь внутрь, и по бокам в два этажа идут камеры. Ванные и туалеты в конце коридора. Общий холл на два этажа.

Девочки жили отдельно, ребята — отдельно. Нам выпало жить с канадками, немками и англичанками. Что такое женский коллектив? Девчонки ведь нервничают не меньше мужчин. А нервы в чем проявляются? Ночь наступает, а никто не спит, все идут душ принимать. Кто-то, правда, с магнитофоном мается, кто-то у телевизора страдает. И всё, что в любом уголке происходило, становилось достоянием всего дома. Любое движение слышно. Телевизор только внизу, один и общий. Если три человека какое-то кино смотрят, то поменять программу трудно.

А в Инсбруке в 76-м у нас было несколько квартир в обычных многоквартирных домах, и в одной из них действовал наш штаб. Там мы могли посмотреть родные телевизионные программы, поиграть в знакомые игры, посидеть поболтать. Что-то вроде комнат отдыха.

На Олимпиадах фигуристы и хоккеисты обычно соревнуются на одном катке. Но в Лейк-Плэсиде катков оказалось два: старая арена, еще 1932 года, у хоккеистов там прошла часть предварительных игр, и новая — где расположился тренировочный и основной каток. Буквально через улицу, совсем рядом оказался центр для конькобежцев. Трамплины стояли уже подальше, а лыжи, горные лыжи загнали в противоположный конец города. Бобслей и санные трассы были еще дальше.

Фетисов в Лейк-Плэсиде считался еще салагой. Зайцев дружил с Цыганковым, они почти ровесники. Мы еще общались с Борей Михайловым. Но Боря взрослее нас. Володя Петров входил в нашу компанию, а

примыкали к ней Викулов и Харламов.

Перед открытием Игр нам представили заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС Марата Грамова. Мы сидели и тихо смеялись. Грамов олицетворял собой совершенного чиновника. Человек в футляре. Если он правильно называл вид спорта и фамилию выступающего в нем спортсмена, то обязательно путал имя. Если имя и фамилия совпадали, то он путал вид спорта. Он говорил: «Вот наша Ирочка Роднина». Я тут же вылезала с подсказкой: «фигуристка». Мы ему все время, якобы тихо, подсказывали свое имя или вид спорта. Сергей Павлович не выдержал и кулаком мне погрозил. Выступал человек, а откуда он взялся? Чего он нам рассказывает? Мы приехали на Олимпиаду с четкой задачей выполнить свои планы. А тут совершенно посторонний и странный человек. Никто и подумать не мог, что на ближайшее десятилетие он станет в спорте фигурой номер один. Министром вместо Сергея Павловича.

В Лейк-Плэсиде Володя Винокур не отходил от Харламова. Володя состоял в так называемой группе поддержки. Туристов из СССР не наблюдалось. Приехала группа специалистов. «Поддержку» оказывал не только Винокур, но и Лева Лещенко. Они нас немножечко отхаживали. Концерты и встречи проходили в мужском корпусе.

Я попала на тот хоккейный матч, который наши — несомненно лучшие тогда в мире хоккеисты — проиграли студенческой сборной США со счетом 3:4. Нас, советских, собралось совсем ничего. Я сидела на ступеньках рядом с Винокуром и Лещенко. Наконец этот кошмар закончился, зал реально сходил с ума. Мы даже не могли ничего крикнуть: наши пять-шесть голосов никто бы не услышал. А зал просто бесновался. Ребята ушли в свой автобус, а мы пытались проскочить на ту стоянку, что была отведена для спортсменов. Идти всего ничего, все очень близко. Надо только чуть-чуть спуститься вниз. Меня так толкали и пинали, что я первый раз в жизни шла, прикрывая советский герб. Вроде бы я просто в красной куртке. Но когда у меня на спине читали: «си-си-си-пи», тут я слышала такое. Я выскочила на улицу, через всю эту толпу нам предстояло еще идти до автобусов. Но, слава богу, мимо ехал микроавтобус итальянской команды, и Карло Фасси втянул меня в салон. Иначе я по пути к автобусам могла и тумаков получить. Публика сошла с ума. А когда мы заскочили к ребятам вечером, там стояла гробовая тишина. Сидел в холле один Тихонов. У него был взгляд человека, который находится не в нашем мире. Он сидел и в тысячный раз просматривал видеозапись матча.

Плановое катание. Я хочу завершить карьеру

Сезон семидесятого — семьдесят первого годов вышел безумно тяжелым. Прежде всего из-за эпопеи с прививкой от холеры и пропавшими тромбоцитами. Но и без всякой холеры у нас с Лешкой уже накопились и болячки, и разногласия, и непонимание. Весной семьдесят первого нам полагалось идти на доклад в отдел фигурного катания, чтобы там утвердить планы на следующий сезон. Мы сдавали такие бумажные «лопухи» и на них карандашиком рисовали графики нагрузок, писали количество прокатов, число элементов. Сами рисовали и сами всё писали. Чем сильно отличались от нынешних звезд.

Конечно, первым план писал Жук, а дальше мы сдавали ему свои произведения, которые он только корректировал. Можно назвать это совместной работой тренера и спортсмена. В этой общей деятельности и заключался так называемый установочный сбор. В комитете рассматривали наши планы, сравнивая их с теми, что мы представляли в предыдущем году. Изучали, что мы там поменяли. То есть мы конкретно сдавали некий экзамен, какие элементы мы хотим улучшить, какие новые выучить. Изучали наши графики: к какому дню должна быть готова программа, когда первый прокат и какое количество прокатов намечается до соревновательного старта.