Слеза Шамаханской царицы
Шрифт:
И быстро повернулся, шагнул к двери, задев плечом прижавшуюся к косяку Ленку. Было слышно, как старательно закрылась за ним дверь спальни. Не с размаху, нет, слишком старательно, с деликатным щелчком английского замка.
Максим тоже быстро прошел в прихожую, начал торопливо натягивать на себя куртку.
– Сынок, прошу тебя, не уходи... Объясни мне, что происходит...
– Не сейчас, мама. Потом. Извини, все потом...
Схватив с полочки шапку и перчатки, выскочил за дверь, будто за ним гнались, затопотал ботинками
– Теть Лиз, а что это было, я так и не поняла... Почему они поссорились? Макс что-то ужасное натворил, да?
– Нет, Леночка, ничего он не натворил. Просто папа... его не так понял, наверное. Они сами разберутся, ничего...
– А почему он у него спрашивал – как ты мог, как ты мог? Что он такое мог-то?
– Ты вот что, Леночка... Ступай-ка спать и ни о чем не волнуйся. Как поссорились, так и помирятся, ничего... Иди, иди, Леночка, тебе завтра рано вставать...
– Ну да. У меня завтра первая пара.
– Ну, вот видишь. Все будет хорошо, не бойся. В большой семье всякое бывает. Иди, мне с папой поговорить надо.
– А... Ну тогда ладно, так бы сразу и сказали. Все, исчезаю...
Втянув голову в плечи, она почему-то на цыпочках пробежала в свою комнату, плотно прикрыла за собой дверь. И тут же открылась дверь спальни, выпуская в узкий коридорчик Влада, одетого в старые джинсы и грубой шерстяной вязки толстый свитер.
– Я к маме на дачу поеду, Лиза, – проговорил быстро, деловито всовывая ногу в ботинок. – Завтра шефу скажешь, что меня целый день не будет, что я заболел...
– Погоди, Влад! Ты можешь мне по-человечески объяснить, что происходит?
Он молча наклонился, долго и старательно завязывал шнурки на ботинках. Распрямившись и не глядя в глаза, произнес тихо, убито:
– Нет, Лиза, не могу... Прости, но правда не могу. По крайней мере сейчас... Язык не повернется. Не могу, прости...
– Тогда езжай осторожно, ладно? Не гони, у тебя резина плохая...
Видимо, эта ее «резина плохая» совсем уж некстати пульнула заботливостью в открытую рану, и он снова дернул головой, поморщился, как от зубной боли. Нахлобучивая шапку, торопливо открыл дверной замок, шагнул за дверь не оглянувшись.
Она автоматически протянула руку, накинула цепочку, постояла немного, будто вспоминая – надо немедленно что-то сделать... Такая в голове образовалась пустота от ужаса происходящего, как после обморока! Ах, да, нужно же Максиму позвонить...
Он ответил сразу, будто ждал ее звонка. Проговорил торопливо в трубку:
– Мам, ну не волнуйся, правда! Со мной все в порядке, я живой и здоровый, чего ты...
– Приходи домой, Максим. Отец уехал до завтра, приходи. Поздно уже, прошу тебя.
– Ладно, мам... Иду...
– Прямо сейчас иди!
– Да, буду через пятнадцать минут.
Что
И конечно же, сразу набросилась. Не помогли никакие приказы. В конце концов, она просто издерганная обстоятельствами баба, а не английская железная леди!
– Максим, ну как ты мог?! Как тебе вообще... Как тебе такое в голову могло прийти?
– Мам... Давай завтра обо всем поговорим, хорошо?
Глянул исподлобья, медленно потянул вниз молнию на куртке. Ее же это «завтра» еще больше раззадорило, задохнулась от возбуждения:
– Да какое там завтра! Нет уж, мы с тобой сейчас поговорим, и ты мне все расскажешь, все объяснишь как миленький! Раздевайся быстрее, идем на кухню! И не шуми, Лена спит!
– Я и не шумлю, это ты шумишь... – пробурчал недовольно, садясь на кухонный диван. Потянувшись к вазочке, вложил в большую ладонь сушку, сжал изо всех сил. И долго смотрел на мелкие осколки-сухарики, будто удивляясь, откуда они попали в его ладонь. Она молчала, смотрела ему в лицо. Ждала.
– Мам, прости... Понимаешь, я как лучше хотел. Подумал вдруг: а не слабо, если эта Эльза в меня возьмет и влюбится? И само собой, пошлет отца куда подальше... Не мог я больше смотреть, как ты... Ну, сама понимаешь...
– О боже, Максим... Да ты хоть немного отдаешь себе отчет в том, что натворил? Ты вообще думаешь, кого... Я повторяю – кого! – ты определил себе в соперники? Причем намеренно определил? Он же тебе родной человек, он тебя с десяти лет как родного сына воспитывал! Получается, воспитал на свою голову, да?
– А чего ты его защищаешь? Он же... Он же предал тебя, мам! Он всех нас предал! И Ленку, и Сонечку, и меня!
– Нет, Максим, никого он не предавал. Он... просто влюбился, как бы это сказать... непреднамеренно. Накрыло его с головой, очень сильно накрыло, так бывает, редко, но бывает... Ведь мы же с тобой уже говорили об этом, и ты мне обещал!
– Да что я тебе обещал, мам?
– Ну, я не знаю... Молчать обещал, терпеть...
– А если я не могу терпеть? Я же вижу, как ты измучилась вся! А он... Он вообще на твои мучения плюет, мам... Как будто ничего не замечает...
– Да, он и впрямь сейчас ничего не замечает. Он ослеп, оглох, он все прежние ориентиры потерял. И поверь, что ему сейчас в тысячу раз хуже, чем нам всем, вместе взятым. Он сейчас сам себе не принадлежит, а это довольно страшная штука, когда человек сам себе не принадлежит... Нельзя в такого человека камнями кидать, понимаешь? Тем более в родного человека...
– Да, мам, наверное, ты права. Ты у нас, выходит, святая, а я последней сволочью оказался, плохим сыном, неблагодарным пасынком...