Слезы богов
Шрифт:
Когда раздался звонок в дверь, Карл отворил и не смог отвести глаз от открывшегося ему великолепия. Он принял у гостьи зонтик, под ручку проводил ее к столу, попутно говоря какие-то формальные любезности, а в голове крутилась одна мысль: «Сегодня ты будешь моей!» Свет в комнате был приглушен, а свечи на столе задавали вечеру удивительно романтический тон. Карл блистал знаниями, много шутил, провозглашал витиеватые тосты. Марта без устали хохотала, стреляла в кавалера озорными глазами, рассматривала военную форму, элегантно сидевшую на мужчине напротив. Удивительно, что парочка много говорила об аэрологии. Оба были увлечены своей профессией и с удовольствием общались о том, что на других людей навевает тоску. Пару раз за вечер дама удалялась попудрить носик. Карл провожал ее взглядом, едва сдерживая свой восторг. Его распирало от предвкушения – лучшая из
– Спасибо за чудесный вечер, Карл, – сказала Марта, когда стрелки часов стали подгонять молодую девушку домой, – я получила большое удовольствие от общения с умным человеком и элегантным мужчиной. Мне пора домой.
Карл принял слова гостьи за кокетство. Бывают же такие девушки, которым непременно надо изобразить невинность, предпринять попытку уйти и быть счастливо остановленными властной рукой мужчины. Он взял Марту за руку, прижал к себе и приобнял второй рукой за талию.
– Удовольствие от общения с умным мужчиной может быть еще большим, – эта фраза Карла исключала всяческую двусмысленность. Мужчина предлагал женщине близость, и на это предложение надо было что-то отвечать. Марта высвободилась из объятий кавалера и под его недоуменным взглядом заспешила к выходу. Задержавшись в дверном проеме, она с видимым волнением сказала:
– Карл, ты славный и очень мне нравишься. Но… я пока не готова!
Девушка выбежала на лестничную клетку, не позволив себя проводить. Карл же так и стоял в коридоре, размышляя над тем, что произошло. Недоумение сменилось обидой, а обида – злостью.
– Не готова – не приходи! Дура! – рявкнул он, сняв, наконец, китель, и вернувшись за стол. Карл допил все вино, что стояло на столе. Не удовлетворившись, достал из бара початую бутылку коньяка и принялся ее опустошать, снова и снова прокручивая в голове диалоги минувшего застолья. Может, что-то не то сказал? Может, что-то не то сделал?
– А ну тебя! Сколько вас еще таких будет. А я один. И у меня впереди важное дело!
С этими словами лейтенант переместился со стула на маленький диванчик и, не снимая военных брюк, уснул в неудобной позе.
Через несколько дней Карл улетал военным самолетом в Нарвик. С собой он вез несколько объемных фанерных ящиков с аппаратурой, необходимыми материалами и имуществом для зимовки. Его провожали на аэродроме капитан 2 ранга Йонг и обер-лейтенант Шульце. Прощание было омрачено новостью, пришедшей накануне. Советский самолет-разведчик обнаружил немецкую станцию в Деревянной бухте. По его наводке в бухту вошел эскадренный миноносец. Высадившийся десант разрушил станцию. Один из зимовщиков погиб в перестрелке, а второй попал в плен. Последнее было особенно плохо, ведь оба зимовщика были в курсе планов Кригсмарине организовать наблюдательные станции на маршруте движения союзнических конвоев.
За учебой прошло полгода, и, хотя на улицах Мурманска все еще большими сугробами лежал снег, световой день уже был соизмерим с ночью. Гораздо медленнее, чем в средней полосе, но все же неминуемо, на город надвигалась весна. Жители заполярной столицы радовались, но в полной мере радоваться жизни мешали немецкие бомбардировки, случавшиеся почти каждый день. В большом городе было всего одно настоящее бомбоубежище, построенное по всем правилам. Оно размещалось в центральной части города и в период авианалетов принимало под свои своды всех, кто успел добежать до падения первых бомб. Это была мизерная часть мурманчан, оказавшихся в соответствующий момент поблизости. Для укрытия от воздушной угрозы при каждом предприятии и в каждом жилом квартале жители города построили сотни сооружений разной степени надежности. Это были и перекрытые железнодорожными шпалами щели, и укрепленные арматурой землянки. Для укрытия от неприятельских бомб использовались подвалы немногочисленных каменных и кирпичных домов.
Учеба Тихона на курсах происходила в самый разгар войны, когда мурманчане уже привыкли к бомбежкам. Каждый из них в каждый момент времени четко знал, куда бежать и что делать. Многие не боялись бомбежек и не покидали рабочих мест во время тревоги. Однако Тихону навсегда запомнилась первая бомбардировка, оставившая в его тогда еще детском сознании глубокую рану.
Из репродукторов, со страниц газет, в разговорах людей, везде только и слышно было: война! Тихон уже видел и немецкие самолеты, и даже воздушный бой, и это, безусловно, казалось ужасным. Как выяснилось, только казалось. По-настоящему
Пожилой учитель, которому и самому перепало, первым оправился от шока. Под аккомпанемент запоздавшей «Воздушной тревоги» он стал поднимать детей с пола, направляя вниз, в подвал. Скатываясь вниз по лестнице, Тихон боковым зрением разглядел агрессора: на небольшой высоте – казалось, буквально над крышами домов – шли немецкие самолеты. Пара из них прошла в страшной близости от школы, Тихон сумел разглядеть и кресты на крыльях, и грязно-жирные пятна под мотором. Через мгновение после их пролета в соседнем от школы здании раздался мощный взрыв. Детей снова окатило фонтаном битого стекла. На этот раз из окон подъезда. В спасительном подвале было темно, страшно, непривычно, неуютно… Подвал был немаленьким, но в его входной части образовалось столпотворение. Тихон стоял, прижатый к стене другими детьми. Лишь когда зрение привыкло к темноте, он разглядел свое ближайшее окружение. Выяснилось, что он существенно отстал от своих одноклассников. Видимо, завороженный видом пролетающих немецких самолетов, он все же задержался на лестнице. Наказанием за его любопытство были пусть и не глубокие, но болезненные порезы от стекла на левом плече.
Во тьме подвала стоял вой. Кто-то плакал, не оправившись от первого шока. Кто-то, наоборот, от осознания того, что произошло. Кто-то – за компанию, поддавшись общему настроению. Тихону отчетливо помнилось необычное сочетание: одни люди выли в голос, другие, те, что переговаривались, делали это шепотом. Так уж устроен человек: если прячешься от чего-то – говори шепотом. Когда рев моторов смолк, учителя, что сумели сохранить самообладание, вышли на улицу «на разведку». Лишь спустя несколько минут, когда в небе стало окончательно тихо, дети стали гуськом выходить из подвала.
Всех выводили на школьный двор, но в суматохе и в поисках своего класса Тихон вышел к школьному фасаду. Его глазам открылась страшная картина. Мимо бежали перепуганные люди, кто в чем. При всей хаотичности их движения отчетливо угадывалось его генеральное направление – к окраинам города. На улице были беспорядочно брошены детские коляски, шляпы, зонты. Здание из красного кирпича, расположенное через дорогу от школы, зияло большой дырой. Края дыры были обожжены, свидетельствуя о чудовищной силе взрыва. Между школой и пострадавшим зданием в луже крови лежал человек, а рядом с ним – лошадь с развороченным животом. Вокруг были разбросаны пустые бидоны из-под молока. Тихон узнал погибшего. Это был Степаныч, пожилой человек, развозивший по школам молоко. Тихон стоял как вкопанный и не смел шелохнуться. Даже пронзительный вой нового сигнала тревоги не мог вывести его из этого состояния. Позже он даже не вспомнил, чья именно властная рука схватила его за рукав и увлекла за собой в темноту подвала.
С тех пор были еще сотни таких тревог и бомбежек. Мурманчане, поредевшие после мобилизации мужчин, эвакуации женщин и детей, научились жить под ежеминутной угрозой воздушного нападения. Конечно, человек не может принимать это как данность, но и бояться бесконечно он тоже не может. Со временем каждый находит для себя компромисс между сохранением здоровья физического и здоровья душевного. Результатом этого компромисса для каждого становится его личная формула – индивидуальное соотношение между страхом и пренебрежением к нему. Для Тихона эта формула вышла с явным перевесом не в пользу страха. Он не особенно переживал за свою жизнь, однако сильно волновался за жизни и здоровье родных и близких. Парень неплохо знал Мурманск, и у него было много друзей и знакомых. Тем печальнее было ему узнавать о каждом новом разрушенном бомбой здании и о каждом новом случае гибели людей. Это еще больше укрепляло в юноше ненависть к врагу и уверенность в том, что надо как можно скорее отправиться на фронт. Тем нелепее ему казалось обучение такой мирной профессии, как метеорология.