Слезы Магдалины
Шрифт:
2. Чаще всего такие наросты нечувствительны к боли, что бы в них ни воткнуть, булавку, иглу, шило или что другое.
3. Форма этих отметин часто колеблется и меняется, что подтверждает истинность обвинений. Ведьмы, за месяц или два услышав о приближении обнаружителя, отваживают от себя своих помощников и отправляют их сосать других, не щадя даже собственных своих новорожденных детей. Когда ведьм обыскивают, то соски у них сухие, сморщенные, почти сросшиеся с кожей. Но если такую ведьму продержать взаперти 24 часа, не спуская с нее глаз, чтобы ни
Probatum est. (Проверено.) Что касается применения пыток, то об этом в свое время.
– Ах, моя маленькая, капризная Бетти, – отец моргнул и мизинцем снял слезу с уголка глаза. – Если бы ты знала, как я тебя люблю.
Бетти старалась не смотреть на него.
В пол и только в пол. На ботинки. На доски. На зеленого жука с длинными завитыми усами, что вынырнул из щели и тут же спрятался. На что угодно, но только не на человека, который был рядом.
То, что произойдет дальше, известно. Всегда одинаково, всегда мучительно и стыдно потом.
– Ну же, солнышко, неужели ты меня не поцелуешь? – горячие пальцы ухватили за подбородок, дернули. – В глаза смотри!
Смотрит. Прячет ненависть поглубже, и страх, и отвращение, и все, что есть, – в сундук. Чтобы снаружи пустота. Пусть утонет!
Но он плывет, держится, смеется, глядя в ее глаза, губами губ касается, в последний момент хватает зубами, раздирая до крови.
– Я люблю тебя, Бетти. Я спасу тебя, – говорит, слизывая капельку ее крови. – Запомни. Никто, кроме меня, не сумеет помочь тебе, никто, кроме меня, не знает, как гнилую кровь одолеть, никто...
Бормочет, ерзая руками по телу, путаясь в одежде, но не злясь. Наоборот, игра его забавляет.
– Проклятая, с детства проклятая... ведьмино отродье... дитя демона...
Поворачивает спиной, заставляя нагнуться. Хорошо. Можно закрыть глаза и потерпеть. Посчитать до десяти и назад. Или вот жук... снова выполз. Жуку все равно, что люди делают с людьми. И Бетти все равно.
Ее сейчас нету.
– Скажи, – рука рванула волосы, заставляя задрать голову. Больно! Нельзя показывать, что больно. Ни звука, пока он не разрешит. – Скажи, тебе ведь понравился этот рыжий громила? Понравился?
Еще рывок, побуждением к ответу. Правильный Бетти давно знает.
– Нет, отец.
– Врешь! – взвизгнул, снова за волосы рванул. – Нравился! Ты смотрела на него! Ты желала его, маленькая похотливая тварь! Ты вертелась перед ним, пробуждая отвратные желания и...
Скорей бы уже закончилось. Бить
– Ты искала его любви, которая лжива! Лжива! Ты думала убежать, бросить меня. Так, Бетти?
– Нет, отец.
А жук снова выбрался и замер, уставившись на Бетти блискучими глазенками. Хорошо, наверное, не быть человеком... хорошо бы совсем не быть.
– Нельзя меня бросать, маленькая моя, – отец, успокоившись, обнимает. Прижимается всем телом – до чего противно-то, бормочет на ухо. – Нельзя... мы ведь вместе. Мы ведь семья.
– Семья.
– И ты знаешь, что я люблю тебя. И я спасу тебя. Чего бы мне это ни стоило.
– Да, отец.
А хорошо бы, чтоб его убили. Индейцы, например. Или тот рыжебородый, который тоже обещал любить и убежать предлагал. Но Бетти не побежала. Зачем? Любовь одинакова, а рыжий сильнее отца. Значит, и бить будет больнее.
– Правильно, – сказал отец, поправляя одежду. – Ты очень хорошая девочка, Бетти.
– Хорошая. Самая замечательная. Прекрасная, как сама жизнь. Когда я увидел ее, то понял – Бог существует. Не там, – Мэтью указал пальцем на провисшее небо. – Но здесь, среди людей.
Рыжий Джо слушал внимательно и даже с почтением, в общем-то несвойственным этому шумному, диковатого норова человеку.
А Мэтью Хопкинс говорил. Сначала ему, отвыкшему от бесед, почти потерявшему само умение разговаривать, было тяжело. Но теперь, начав, он не мог остановиться. Слова рвались полноводной рекой, пронося в ее водах воспоминания.
– Только ведь как бывает? Где Бог, там и дьявол. Тоже среди людей. Он пришел однажды, просто постучал в дверь, и мы открыли. Ошибка. Еще одна ошибка в моей никчемушной жизни.
Рыжий Джо лишь крякнул да пришпорил конька. До Салема оставалось миль двадцать, а исповедь лишь началась.
– Я тоже на ведьм охотился. Искренне верил, что добро несу. А теперь... неужели Абигайль за мною сотворенное платит? Разве справедливо так?
– Нет.
– Я не знаю, как его зовут, – сказал Мэтью, когда молчание стало невыносимым. – Он говорил, но... тогда я держался за свое имя, доказывал, что тот, кем называюсь. Не верили. Сказали: Хопкинс умер, а ты одержим. Сказали, ведьма виновата. Сказали, нужно спасать. Спасали.
Джо крякнул и протянул плоскую флягу.
– Я предал их. Мою Луизу и мою Абигайль. Думал когда-то, что если чист душой, то все выдержишь. Значит, я был грязен, если не вынес и малости. Подписал все, что давали подписать. Говорил то, что требовали говорить. Думал лишь о том, чтобы отстали от меня... свободы хотел.