Слезы Магдалины
Шрифт:
Бетти выбралась из дому. Решение это зрело давно, пожалуй, с самого первого раза, когда она валялась на грязных простынях, скуля от боли и унижения.
Тогда она еще умела плакать. Тогда она не знала, что слезы лишь дразнят человека, который притворялся ее отцом. Тогда она пыталась ненавидеть.
Ни слезы, ни мольбы, ни ненависть не спасли. Постепенно измученная душа уползала, разум гас, а вместе с ним и желания. Постепенно Бетти привыкала. К
Бетти не знала, как и когда получилось, что ей стало все равно.
Но происшествие на берегу, вид коровьего черепа, измазанного – теперь Бетти в этом не сомневалась – кровью и свечным воском, припадок Абигайль Уильямс пробудили уснувшую душу к жизни.
Страх? Нет, Бетти не боялась колдовства.
Предчувствие? И предчувствий она не испытывала.
Просто вдруг стало понятно, что она, Бетти Хопкинс, никогда не сумеет вырваться из вороньей стаи, как никогда не сумеет притвориться одной из них. И давно забытое решение вновь стало единственно возможным.
Несколько дней она выжидала, пытаясь вести себя как прежде. Получалось. Отец, расслабившийся и успокоившийся, перестал носить ключи на поясе, припрятав связку в тайник.. Думал, Бетти не догадается. Догадалась: она тоже успела хорошенько его изучить.
Действовать следовало ночью. Чтобы не нашлось того, кто бы остановил.
На улице холодно. Ветер бродячим псом то ластится, то кусает за босые ноги. И те леденеют. И пальцы не гнутся. И страшно вдруг... нет, не поддаваться. На конюшню. Пустая внутри, щелястая стенами, как рот бродяги.
Петлю сплести, узел покрепче. Забраться на загородку. Перекинуть через стропила. Надеть на шею и... Шагнуть.
Жесткая веревка обвилась вокруг горла, сдавила, сжала, соскребла шкуру и, натянувшись струной, лопнула. И тут же раздался знакомый голос:
– Зачем ты так, Бетти? Убивать себя грешно!
– Да. Очень грешно.
Бетти лежала на соломе, закрыв глаза, с трудом сдерживая рыдания и не понимая, как эти двое, которым полагалось спать, оказались здесь.
– Мы беспокоились о тебе, Бетти, – тонкие ручки стянули петлю и легли на щеки, согревая. – Открой глаза. Не бойся.
– Мы не причиним тебе вреда.
– Мы просто хотим поиграть.
– Ага.
Абигайль Уильямс и Элизабет Пэррис. Неразлучные подруги. Птенцы вороньей стаи.
– Вставай
И Элизабет, поднимая веревку – двумя пальцами, как дохлого ужа, спросила:
– Тебя кто-то обидел? Конечно, тебя кто-то обидел.
– Я... я должна вернуться...
– Вернешься, – сказала Элизабет, кидая веревку в кучу сена. – Конечно же, ты вернешься. И никому не скажешь про то, что сегодня было. Правда, Аби?
– Ага.
– Зато прежде, чем вернуться, ты расскажешь нам.
– Что?
– Все, Бетти. Мы очень хотим тебе помочь. И поможем. Правда, Аби?
– Ага.
Это безумие. Но разве сама жизнь, от рождения и до сегодняшнего дня, не безумна? И Бетти, зарывшись в сено – не так холодно, – заговорила. Все? Они получат все. Каждый день, каждую минуту ее ненавистной жизни. Пусть пьют ее слабость, как отец вино. Пусть причащаются ненавистью. Пусть... пусть помогут, хотя это невозможно.
– Бедная Бетти, – Абигайль села рядом и обняла.
– Бедная, – согласилась с ней Элизабет. – Бедная, глупенькая Бетти. Зачем тебе умирать?
В темных глазах дьявольским пламенем отражалась свеча.
– Нужно просто дать ему то, что хочет. Нужно им всем дать то, что они хотят. Нужно обмануть... – Элизабет замолчала и молчала несколько мгновений, обдумывая внезапную мысль. А когда заговорила, голос ее был весел: – Мы тебе поможем!
– Ага.
– А ты поможешь нам. Они хотят ведьм? Так пусть получают. Только пусть ведьмы будут правильными... твой отец ведь знает, какой должна быть правильная ведьма?!
Никто точно не мог сказать, когда эти двое прибыли в Салем. Просто у старухи Мод, беззубой и жадной, объявились жильцы. И если первый, шумный бородач, был типичным охотником за удачей, то второй представлялся личностью престранной, даже подозрительной.
С виду он был щуплым, каким-то перекрученным и неуклюжим. Однако Сэм, вздумавший порасспрошать пришельца, после рассказывал про ледяной взгляд и железные пальцы, которыми пришлый, назвавшийся Марком, едва не переломил Сэму все косточки. И синяки показывал.
Ну да сам Марк никого не трогал, наоборот, был вежлив и незаметен. Поутру выходил из комнатушки и принимался бродить по городу. Он мерил улицы шагами, часто замирал напротив окон, вглядываясь в мутные стекла, точно желая разглядеть кого-то за ними. А стоило подойти – убегал, но не бегом, а быстрым шагом.