Слёзы мира и еврейская духовность (философская месса)
Шрифт:
С другой стороны, пожалуй, наиболее яркой чертой, отличающей русский сионизм от своего европейского аналога, служит культурная взаимосвязь русского еврейства и русской идеи, проблему которой, по сути дела, впервые поставил А. И. Солженицын. И хотя русский писатель особо не обозначил эту проблему, но предощущаемая значимость, с какой была она выставлена, делает совершенно недостаточной умозрительную фиксацию того, что русская идея полнится сионизмом. Будучи по своей природе сугубо духовным образованием, эта проблема должна быть решена указанием качества и количества духовного наполнения, какое вливается в русский резервуар со стороны еврейского источника: будет это потребностью русской идеи в форме количественного усиления духовных ценностей либо необходимостью русской идеи как содержательного генератора ценностей. Итак, проблема духовного пополнения русской идеи в симбиозе с русским еврейством поступательно и последовательно сменяется проблемой духовного содержания сионизма русской формации, у истоков которой располагается духовный сионизм Ахад-ха-Ама.
Сионистские построения Ахад-ха-Ама принято квалифицировать как антитезу политическому сионизму, как в русском, так и европейском виде. Резкая критика конструкции Т. Герцля, проходящая красной линией по всем сочинениям Ахад-ха-Ама, составляет посылку подобного суждения, но в преувеличении отрицательной (критической) стороны гнозиса Ахад-ха-Ама содержится преуменьшение значимости этой личности для русского еврейства в целом и русского сионизма, в частности. Положительная, — и главная, — сторона его постижений зиждется на сугубо еврейском качестве — духовном активе и Ш. Авинери замечает по этому поводу: "Традиционная сила еврейства, согласно Ахад-ха-Аму, заключалась в том, что
Духовная субстанция Ахад-ха-Ама, однако, не остается на уровне абстрактной философемы или открытого отвлечения, а сконденсированаи, в некотором роде, материализована в универсальный для сионизма параметр — культуру. Если в палестинофильстве Л. Пинскера мотив культуры звучит как бы спонтанно из самого индивидуалистического контекста автоэмансипации, то Ахад-ха-Ам представляет культуру в форме действующего динамического принципа, названного им «национальной культурой» и предназначенного к консолидации еврейского общежития… Культура как гарантия устойчивой государственной организации, -таково открытие Ахад-ха-Ама, обеспечившее еврейскому мыслителю место в системе мировой культурологии. Ахад-ха-Ам пишет: «Идея государственности, не опирающаяся на национальную культуру, способна отвлечь народ в сторону от его духовных устремлений, склоняя его к поискам „чести и славы“ путем достижения материального благостояния и государственной власти; таким образом порвется нить, связующая его с прошлым, и его историческая база ускользнет у него из-под ног». Но если национальная культура как таковая слагает идеальный субстрат государства в целом, то еврейская национальная культура невозможна вне Эрец-Исраэль и, следовательно, еврейское государство не может существовать без Сиона и Иерусалима, а в Уганде, Аргентине либо Кипре может быть только государство евреев — геттообразная совокупность евреев. Итак, «еврейское государство, а не государство евреев», — в этом состоит глубинное принципиальное различие между политической и духовной формами сионизма и полную ясность в этот вопрос внес Ахад-ха-Ам. Но на этом, хотя и немаловажном, методологическом разделении не задерживается новаторская поступь Ахад-ха-Ама (на этом задерживается академическая аналитика творчества еврейского мыслителя): осмысляя параметр культуры как генератор национально-государственного возрождения, Ахад-ха-Ам сотворяет из комплекса отличительных черт русского сионизма самостоятельную идеологическую концепцию еврейства и благодаря Ахад-ха-Аму еврейская национальная культура стала духовностью русского сионизма. Следовательно, духовный сионизм Ахад-ха-Ама есть антитеза не только политической разновидности сионизма, но и всего европейского сионистского макета.
Показательно, что проблематику европейской формации Ахад-ха-Ам рассматривает как проблемы евреев, а состояние евреев в России выводит как проблемы еврейства. Эта своеобразная форма разделения русского и западного сионизма невысказанной мыслью присутствует при ключевых моментах рассуждений Ахад-ха-Ама и в порядке такого разграничения ему мнится, что зов Сиона и порыв к Земле Обетованной составляют вожделение русской конгрегации евреев, только еврейства, а не евреев Западной Европы. Ахад-ха-Ам оказался прав в своем пророчестве: колонизация Палестины была начата усилиями русского еврейства и первые три алии (потоки эмигрантов в Палестину) происходили исключительно из России. Ахад-ха-Ам писал: «Еврейство стремится вернуться к своему историческому центру, чтобы жизнь обрела естественные формы, чтобы можно было развивать и совершенствовать свое национальное достояние, приобретенное до сих пор, продолжая таким образом и в будущем вносить в сокровищницу рода человеческого великую национальную культуру, плод свободного труда народа, живущего своим духом, как это было в прошлом» (цитируется по Ш. Авинери, 1983, с. с. 169-170, 167). Итак, по логике Ахад-ха-Ама, следует считать что сионистские усилия по повышению еврейского культурного достояния, раскрывающиеся в «сокровищницу рода человеческого», пополняют и русскую идею.
Наряду с Л. Пинскером Ахад-ха-Ам был следующим по счету, но не значимости, великим сотворителем специфически русского сионистского верования и с его именем связан важнейший рубеж в истории русского еврейства — датой окончательного оформления русского сионизма в его целокупной самобытности. Это произошло на Втором всероссийском съезде сионистов 1902 года в Минске и обязано было речи Ахад-ха-Ама. Д-р И. Маор показывает: "В большой речи Ахад-Гаам изложил свой взгляд на органическую связь между национальным возрождением и культурной деятельностью. Он и на сей раз критиковал политический сионизм, пренебрегающий делом еврейской культуры: фанатики от политики и религиозно-ортодоксальные фанатики сомкнулись в едином строю против культурной работы. Религиозные опасаются, что культурная деятельность повредит религии и оттолкнет набожных ладей от сионизма; «политики» же боятся, что от культурной работы пострадает «главное», «подлинное» дело сионизма… Итак, культура — фундаментальная и органическая часть сионизма, его душа и живая вода. Анализируя с теоретической точки зрения общее понятие культуры и сущность культуры еврейской, Ахад-Гаам приходит к выводу, что еврейской национальной литературе принадлежит лишь то, что написано на еврейском национальном языке".
Русский сионизм окончательно выкристаллизовался как партия культуры, став действующим органом культуроносного и культурородного, развивающегося в «трех обличьях», русского еврейства. Чрезвычайно важным для концепции русского сионизма стало наблюдения Ахад-ха-Ама о «смыкании» под антисионистским знаменем правоверных социалистов и ортодоксального раввината, — И. Маор уточнил, что коллизия здесь развернулась по линии сугубо русского критерия — культуры, и указал, что в составе русского еврейства имеются «религиозные сионисты, преимущественно ортодоксальные раввины, которые сопротивлялись всякой культурной работе, исходившей из сионистской организации, — их отталкивало уже само слово „культура“, чреватое, на их взгляд, попыткам реформировать религию»(1977, с. с. 125, 71; выделено мною — Г. Г. ). Этот факт, показательный в том отношении, что два полярно противоположные течения, — религиозный и революционный, — не имеющие общих точек соприкосновения, нашли общий знаменатель в антисионистской оппозиции, имеет, однако, более универсальный характер, обнаруживаясь и в европейской сионистской доктрине. В составе последней В. Лакер выводит: «В качестве широкого обобщения можно выделить три базовые антисионистские позиции: ассимиляционную, ортодоксально-религиозную и лево-революционную. Все три возникли на заре деятельности и продолжают существовать до наших дней». Но между первой и последней — "ассимиляционной и «лево-революционной» — позициями отсутствуют существенные отличия и они совокупно отвергают религиозную позу, а точнее, будучи антиподами в концептуальном отношении, они смыкаются в противосионистской стойке.
При этом интенсивность неприятия сионизма с религиозной стороны превосходит аналогичное отношение в революционном лагере и, если в последнем отсутствует единство взглядов на сионизм как общественное явление, а в русском поле научились видеть связь и переход между сионизмом и социализмом, то в религиозном секторе полно властвует непримиримость и отчуждение. В 1943 году Американский совет по делам иудаизма заявил: «Мы против стремления создать еврейское государство в Палестине или где-либо еще и осуждаем его как пораженческую философию. Мы желаем отмежеваться от всех связанных с этим стремлением доктрин, акцентирующих расистские идеи, проповедующих национализм и отстаивающих теорию бездомности евреев. Мы противостоим всем подобным доктринам, считая их опасными для благосостояния евреев в Палестине, в Америке и повсюду, где только живут евреи» (2000, с. с. 551-552, 579). В. Лакер называет имена раввинов (Альфред Лилиеталь, Элмер Бергер), которые даже поддерживали войну арабов против сионистов. Данное обстоятельство свидетельствует, что галутный еврейский клерикализм в лице талмудистского раввината, объявляя себя единоличными хранителями еврейских национальных святынь и еврейского духовного богатства, на деле не стремится к святым местам, противится зову Сиона, подавляет ген Иерусалима, и, следовательно, не о коренных еврейских интересах, а побуждается своекорыстной мотивацией явно политической окраски.
Однако, давший столь много в когнитивно-гносеологическом плане для концепции русского сионизма, духовный сионизм Ахад-ха-Ама в практической реализации не оправдал возлагаемых на него надежд и не вызвал предполагаемых радикальных изменений. Ситуация здесь тождественна положению в исторической концепции Бердяева: глубокое и изощренное умственное проницание в теоретической
Классификационная градация предмета познания, как и в каждом творческом процессе, в духовном сионизме составляет стартовую позицию и с этого пункта Ахад-ха-Ам начинает процедуру конкретизации национальной этики. Важно отметить, что в процессуальном отношении операция конкретизации Ахад-ха-Ама качественно отлична от внешне аналогичной операции в русской духовной философии, в частности, «объективации» Бердяева, и в смысловом порядке заимствована им из грамматики иврита. В языке иврит каждый предмет определяется двумя формами — как общее значение (к примеру, стол или дерево) и как его конкретное содержание (к примеру, этот данный стол или это данное дерево). Форма артикуляции в иврите обозначается особым артиклем ha (ха). Конкретизация Ахад-ха-Ама (кстати, псевдоним А. Г. Гинцберга сконструирован по этому правилу иврита и в буквальном переводе звучит как «один из этого данного народа», а не народа вообще) не противоречит объектизации Бердяева, — просто еврейские ха-формы относятся к неосвоенным объектам русской духовной методологии. Ха-формой или конкретизацией национального духа у Ахад-ха-Ама поставлен национальный язык, как исторически оформившееся цементирующее образование исключительно для членов еврейской конгломерации. Потому-то иврит занимает такое важное концептуальное место в конструкции духовного сионизма Ахад-ха-Ама, но вовсе не в качестве исходного субстрата, а в форме конечной конкретности сложных комбинаций по цепочке национальный дух-национальная этика-национальный язык. Ахад-ха-Ам разъясняет: "Понятно поэтому, что указывая на язык, как на средство сближения с национальным духом, мы опираемся на следующее умозаключение: язык создан национальным духом, а так как великий создатель запечатлевает своим собственным "я" свое создание, или, как утверждает хасидизм, «сила деятеля в создании», то во всяком языке необходимо присутствуют свойства того национального духа, которым он был создан, и поэтому, хотя мы и не можем указать, где эти свойства в языке, все нам ясно, что употребление национального языка приближает нас к национальному духу". Но если в начальной посылочной стадии постижений Ахад-ха-Ама присутствует индивидуальный момент как опора логической структуры и национальная этика напрямую связывается с персональными переживаниями индивидуальной личности, то на стадии умозаключения индивидуальный дух полностью выветривается и основные концепты постижения — национальный дух и национальный язык — даны в отвлеченно-обобщенной форме, характерной для коллективистского воззрения. Назначение языка в исследованиях Ахад-ха-Ама соответствует общему пониманию и язык принимается как средство общения. Однако еврейский мыслитель ставит на первое место средство (форму), а не общение (содержание), посредством чего язык приобретает силу как способа выражения, а отнюдь не высказанную личностью суть. Язык у Ахад-ха-Ама трансформировался в свойство коллективного порядка и в абсолютизации своей методической способности заслоняет наивысшую максиму индивидуального естества личности — национальный дух, — как сказано у Ахад-ха-Ама «употребление национального языка приближает нас к национальному духу». Оказывается, что коллективный фактор изначально составлял для Ахад-ха-Ама нечто близкое к целевой установке, и в своей программной статье «Не тем путем» (1889), он уверенно заключает: " Во всех своих заповедях и законах, благословениях и заклятиях Моисеево учение имеет перед собой единую и исключительную цель: благо национального коллектива на его исторической земле. Индивидуальное же счастье совершенно его не занимает. Каждый израильтянин рассматривается им исключительно как член народа Израильского, а благо, достигаемое всем коллективом, есть награда за деяния личности… Народ един во всех своих поколениях, а отдельные личности, живущие в каждом данном поколении, подобны тем маленьким клеточкам в живом организме, которые, ежедневно обновляясь, ничем не изменяют присущего всему организму общего единства"; и еще, но уже с определенной духовной претензией: «Но и те немногие, которые способны достигнуть высшей цели и для которых, следовательно, существует индивидуальный нравственный критерий, там, где этот их индивидуальный критерий сталкивается с общественным обязан подчиниться последнему… и так оказывается, что с точки зрения высшей цели человеческого рода вообще — а именно в ней источник нравственного долга — благоденствие общества важнее, чем благоденствие отдельных индивидуумов, хотя бы они и принадлежали к числу немногих совершенных» (1991, с. c. 130, 129-130, 20-21, 179-180).
Итак, коллектив составляет для Ахад-ха-Ама таксономическую категорию по линии личность-коллектив и с той определенностью, с какой творение еврейского мыслителя попадает в философский класс сионистских систем по признаку высшего подразделения внутреннее-внешнее, оно оказывается по низшей классификационной иерархии в разряде коллективистского отряда, а, как всякое коллективное образование, обладает политической сущностью. Такое положение нисколько не противоречит тому антагонизму, какой наличиствует между духовным сионизмом Ахад-ха-Ама и политическим сионизмом Герцля, а только более строго систематизирует данное противостояние: в позиции антиподальности находятся политическая система Герцля-Нордау и система Ахад-ха-Ама, относящаяся к философскому классу сионистских образований, или другими словами, противостоят между собой политические конструкции русской и западной формации-сионизма. Будучи по авторскому конструктивному замыслу коллективным (политическим) образованием, система духовного сионизма Ахад-ха-Ама в то же время насыщена внутренним духовным содержанием и в этом состоит необъяснимый, ибо рационально не постижимый, сугубо еврейский момент ахадаамовского открытия, единственного и уникального в банке русского еврейства. В качестве субстратной основы духовного гнозиса Ахад-ха-Ама должно принимать его суждение: "После ряда столетий, отмеченных страданиями и унижением — извне, верой и надеждой на милость небес — изнутри, зародилась в наше время новая и богатая последствиями идея, стремящаяся низвести с небесной выси веру и надежду и превратить их в живые, творческие силы, — сделать Землю основой надежды, сам Израиль — объектом веры". Здесь помимо фиксации сионистской идеи выведены другие духовные показатели этой идеи — Земля, надежда, вера. Украшением теоретического курса Ахад-ха-Ама является блестящая рефлексия соотношения религии и этики, как духовных формообразователей, лежащих в основе его духовной системы. Ахад-ха-Ам постигает: «Отношение между религией и этикой в жизни народов есть одно из наиболее запутанных исторических явлений, дававшее во все времена повод к самым противоположным воззрениям. Большинство людей, видя, что среди предписаний религии некоторые имеют этический характер, и чувствуя, что от нарушения этического закона их часто удерживает страх перед религией, привыкло думать, что этика есть по самому своему существу только часть религии, которая вместе с нею возникла, на нее опирается и без нее немыслима. Однако с древнейших времен и доныне находились в противоположность к этому мыслители и ученые, которые отлично видели, что между религией и этикой не всегда бывает полное согласие, что этика часто отделяется от религии и идет собственным путем, не дожидаясь, чтобы религия озарила его своим светом. Это обстоятельство привело их к убеждению, что религия и нравственность суть два различных жизненных явления, имеющие каждое свой особый корень в человеческом духе, и что лишь после того, как они развились и окрепли, они соединились вместе и переплелись друг с другом своими ветвями — на пользу нравственному развитию, с одной стороны, и во вред ему, с другой» (1991, с. с. 13, 123).