Слезы пустыни
Шрифт:
— Тут помечено. Видите? Если заблудитесь, спросите. Кто-нибудь вам покажет, куда идти.
Я в замешательстве уставилась на карту. В деревне у нас, разумеется, никаких карт не было, и я понятия не имела, как ими пользоваться.
— Но я ничего не знаю в этом огромном городе. Как я найду дорогу?
— Я же вам говорю — просто сверяйтесь с картой и спрашивайте. Вперед! Идите и ищите дорогу.
— Но если бы вы приехали в мою страну и я сказала вам — идите и найдите какое-то место в Хартуме, вы бы заблудились. Вот и со мной здесь то же самое.
Колючка вздохнул:
— Слушайте, уже поздно. Мы закрываемся. Я за вас больше не отвечаю. Я уже сказал —
Переводчик успокаивающе накрыл ладонью мою руку:
— Не беспокойся. Подожди меня снаружи. Я тебе помогу.
Когда мы вышли, было уже девять часов. Старик провел меня к другому зданию, в нескольких шагах.
— Эти люди организуют для тебя какое-нибудь пристанище, — сказал он. — Я сам приехал сюда как беженец, так что знаю.
Я улыбнулась ему:
— Спасибо. Вы так добры…
— Вот, — он вручил мне десятифунтовую банкноту. — Возьми это. Тут немного, но больше не могу. По крайней мере, хоть что-то…
Той ночью меня отправили в приют для беженцев в Кройдоне. Кроме меня в комнате были еще две женщины — из Эритреи [15] и из Буркина-Фасо [16] . Эритрейка Сара, будучи на поздних сроках беременности, заняла нижнюю койку, мне же досталась верхняя. В приюте царила ужасающая атмосфера безысходности. Я чувствовала боль, неустроенность и жгучее разочарование, господствующие в этих стенах. В ту ночь я лежала без сна, думая о доме, о любви и тепле моей семьи, и плакала.
15
Государство в Восточной Африке на побережье Красного моря в районе Африканского Рога. В 1998–2000 гг. возник эритрейско-эфиопский конфликт, что привело к оттоку беженцев в европейские страны.
16
Государство в Западной Африке. 16 сентября 2015 года в стране произошел путч, закончившийся 23 сентября.
Первые впечатления не обманули меня: это место поистине оказалось юдолью отчаяния. Я быстро выучила правила. Каждое утро мы должны были расписываться в журнале регистрации, чтобы засвидетельствовать свое присутствие. Затем вставали в очередь за завтраком, состоявшим из чая и хлеба. Помимо нашей комнатушки и столовой, пропахшей кулинарным жиром, в приюте имелась еще приемная с двумя телевизорами. Особо заняться было нечем, и единственным способом скоротать время был сон.
Если ты один раз пропускал запись в журнале, тебе выносили предупреждение. Если дважды, тебе угрожали, что выставят на улицу. По крайней мере, теоретически. На практике это не работало. В приюте жил один иракский писатель, потерявший всю семью. Тихий безумец, он по-прежнему был одержим работой и каждое утро, встав спозаранку, расписывался в журнале за всех. Мы вовсе не возражали: он мастерски копировал чужие подписи.
Моя соседка по комнате, эритрейка Сара, быстро взяла меня под свою опеку. В ее стране шла война, и женщины были вынуждены сражаться. Сара бежала из страны, оставив четверых детей и мужа. Я не могла поверить, когда она сказала, что живет в приюте почти год. Министерство внутренних дел потеряло ее дело, и ей пришлось заново подавать заявление о предоставлении убежища. За этот долгий срок Сара сделалась экспертом по всем вопросам приютской жизни, и новоприбывшие обращались к ней за советами.
Я не умела пользоваться стиральной машиной; Сара показала
Этих людей сломили всевозможные ужасы, которые они пережили в своих странах. Одной женщине из Ирака пришлось бросить десятилетнюю дочь. Всякий раз, думая об этом, она впадала в истерику. Ночи напролет она кричала и причитала, и ее вопли эхом разносились по коридорам. Это было невыносимо. Ее крики могли свести с ума кого угодно, если слушать их, лежа без сна. Я знала, что она страдает, я видела это в ее глазах. Но ведь и мы все страдали.
Каждый день персоналу приюта приходилось звонить в полицию, чтобы та усмирила или забрала кого-то. У всех имелись проблемы, и никто не был одинок в своих страданиях. Я знала, что эти люди прошли через ад, но не хотела уподобляться им. Не хотела дойти до такого, стать одной из них. Уцелев в пекле Дарфура, пережив бегство от преследователей, я не хотела, чтобы это место доконало меня.
Но получалось у меня не очень хорошо. Без физической нагрузки, питаясь кое-как, я заболела. И все же болезнь пожирала мой разум и сердце в такой же степени, как и тело. Я погрузилась в депрессию, в глубокую депрессию, я испытывала неслыханное доселе одиночество. Члены моей семьи либо погибли, либо были разбросаны по долам и весям. Моя деревня была уничтожена. Еще немного, и мое племя будет стерто с лица земли. Для чего мне оставалось жить?
Четыре месяца я прожила в приюте, но они показались мне целой жизнью. Я спрашивала себя, зачем я здесь. Для всего этого? Для этого ужасного подвешенного состояния, этого сумасшедшего дома, этой нереальности? Возможно, мне следовало попытать счастья в Судане. Здесь я была жива. Я спасла свою жизнь. Но помимо этого — что у меня оставалось? Я знала, что мне нужно, просто необходимо выбраться отсюда.
Сара известила сотрудников общежития о моем нездоровье, и они отправили меня к местному терапевту. Немолодой англичанин выслушал меня с искренним состраданием. Как медик, я чувствовала, что могу доверять ему, и в силу возраста он стал для меня кем-то вроде отцовской фигуры. Я рассказала ему все. Я рассказала ему о своем разочаровании и депрессии. Я тоже была врачом. Я хотела что-то делать, вносить свой вклад, чувствовать, что у меня есть для чего жить. Я не хотела сидеть сложа руки, без дела в этом приюте отчаяния.
Терапевт очень сочувствовал мне, но ничем помочь не мог. Он прописал мне антидепрессанты и отправил в больницу: после всего пережитого мне нужно было пройти полный медицинский осмотр, правильно питаться и поправляться. Оказалось, что у меня сильная инфекция уха — из-за того, что солдаты в Маджхабаде били меня по голове. Нашлись и другие осложнения.
Пролежав в больнице три недели, я снова окрепла. Но предлога, чтобы держать меня там дольше, не было, и в конце концов мне пришлось вернуться в приют, где я изнывала от тоски. Сара сказала, что если я действительно хочу выбраться отсюда, мне понадобится адвокат. Зачем, спросила я. Разве я что-нибудь натворила? Для чего мне адвокат? Сара объяснила, что адвокат будет защищать мое дело в Министерстве внутренних дел, и все пойдет быстрее.