Слезы пустыни
Шрифт:
Я обдумала его слова. В тот момент я была разгневана. Я гневалась из-за того, что кошмар в Дарфуре продолжался, гневалась на британское правительство. Трижды чиновники отказались верить моей истории, по сути, обвинили во лжи — однажды, в Министерстве внутренних дел, прямо в глаза и дважды в письменной форме. В холодном слепом неведенье они намеревались отправить меня, Шарифа и малыша Мо в Судан. Дэвид прав, решила я: мир должен узнать.
Я поняла силу Би-би-си. Я знала охват их аудитории. Я вспомнила, как отец настраивал свое маленькое радио на их волну. Не нужно было и гадать, каких действий он ожидал бы от меня в сложившихся обстоятельствах, — это было очевидно. Я сказала Дэвиду, что выступлю на Би-би-си. Да что там, я готова говорить с любой
Но я хотела быть уверена в одном:
— Если я поговорю с прессой, со мной не расправятся? У меня не будет неприятностей? Я ничем не рискую? Я боюсь за Мо…
Дэвид улыбнулся:
— Это не Судан. Здесь свободная пресса. Никто не сумеет сделать с вами ничего дурного. Вы можете говорить все что угодно.
Получив добро, Би-би-си сняла интервью со мной для «Ньюснайт» [20] , своей главной программы новостей. Примерно в то же время я беседовала с журналистами из «Сандэй Телеграф» [21] и «Индепендент» [22] . «Сандэй Телеграф» опубликовала мою историю с заголовком: «Тони Блэр признает, что Дарфур — это трагедия. Так почему же он отсылает жертву группового изнасилования назад, к агрессорам?»
20
Newsnight («Ночные новости») — программа текущих событий, предоставляющая «всестороннее расследование и анализ историй, стоящих за заголовками дня».
21
The Sunday Telegraph («Воскресный телеграф») — британская широкоформатная газета.
22
The Independent («Независимая») — британская ежедневная газета.
Приливная волна гласности, хлынувшая за публикацией и трансляцией этих первых историй, накрыла меня с головой. «Чаннел 4 Ньюс» [23] выпустил продолжительный доклад об одном из орудий войны — насилии над женщиной. Арабский канал новостей пригласил меня выступить в прямом эфире. «Аль-Арабия» [24] сделала репортаж на основании моей истории. Американские телеканалы тоже обратили на меня внимание, и вскоре непрерывный поток журналистов и съемочных групп сновал взад-вперед в нашей крошечной квартирке.
23
Channel 4 News («Четвертый канал новостей») — главная новостная программа британского Четвертого телеканала.
24
Al Arabi(у)а — новостной телеканал на арабском языке.
Вот что я сказала СМИ о том, что происходило в Дарфуре.
Погибают невинные. Некоторым нечего есть, нечего пить. У людей нет крыши над головой, они живут на улицах, в саванне. Они блуждают в пустыне, умирают от голода и жажды, умирают из-за войны. Почему? Что они сделали? Ничего. Людям нельзя забывать о гуманности. Если бы с вами случилось то же самое, смирились бы вы? Если бы это случилось с вашей семьей, смирились бы вы?
Где мусульманский мир? Где мир арабов? Где люди всего мира? Как мусульмане без причины могут убивать других мусульман? Это запрещено
Дарфур не изолирован от мира; Судан не изолирован от мира; но те, кто может остановить то, что происходит, просто стоят и смотрят. Люди не должны смотреть на это с политической точки зрения, потому что жертвы — невинные люди. Они умирают не по своей вине. Что они сделали? Они ничем такого не заслужили.
Я одна из выживших, одна из сбежавших. Возможно, Господь избрал меня, чтобы донести сообщение до всего остального мира, чтобы предупредить мир о том, что гибнут невинные люди, чтобы мир мог защитить их, помочь им.
Я стала олицетворением скорби Дарфура — газеты всего мира осуждали насилие над суданскими женщинами, публикуя на всю полосу афиши с моей фотографией. Дошло до того, что я уже не понимала, кто и откуда все эти журналисты.
В конце концов силы мои иссякли. Я сказала Дэвиду, что пора все это прекращать. Я была измотана. Мы с Шарифом и Мо нуждались в личном пространстве, чтобы снова жить как нормальная семья. Дэвид ответил, что понимает меня. В любом случае я сделала более чем достаточно. Я действительно нарушила молчание.
Ко всему прочему у нас были проблемы с соседями. В верхнем пролете нашей коммунальной лестницы жили сестры из Ирака, которые повадились приставать к журналистам, хныча, что у них только одна комната.
— Вы зайдите, посмотрите! — вопили они. — Мистер Би-би-си, смотрите, что дает нам ваше британское правительство! Разве тут можно жить? Это сущий ад! Собака, и та побрезгует…
— У вас есть комната, — выговаривала я им, когда журналисты уходили. — Здесь можно жить. Имейте уважение. Перестаньте ныть.
Но они не прекращали канючить и жаловаться всем, кто соглашался слушать. В итоге им дали жилье получше. Вот так работала система. Если вы роптали и действовали хитростью, она реагировала. Если вы вели себя скромно и почтительно, как мы, то оказывались в тупике.
Возмутительный пример этого принципа я получила прямо в нашем доме. Напротив нас жили миловидная белокурая албанка Замира и ее маленькая дочка. Мы обе водили своих малышей в ясли, созданные на общественных началах. Это было замечательное место: воспитательницы и другие матери очень хорошо относились к нам с сыном, и все мы, представительницы различных рас и религий, отлично ладили. Мне там действительно очень нравилось, и Мо тоже.
Замира, тихая и порядочная, никогда ни на что не жаловалась. И в отличие от иракских сестер, не пыталась унижать нас за то, что мы черные африканцы; сестры же такой возможности не упускали.
И вот однажды она вернулась из миграционного центра, и на ней лица не было. Подъехал автомобиль. Замира стала метаться по квартире, в спешке собирая вещи. Я встретила ее у входа, и она вдруг сунула мне в руки какие-то игрушки своей дочки. Вид у нее был совершенно убитый, и я заметила непроглядную тоску в ее обычно жизнерадостном взгляде.
— Для Мо! — сказала она, тяжело дыша. — Возьми!
— Но что…
Прежде чем я успела спросить, в чем дело, она торопливо уселась в машину и уехала. Ее дочка была пристегнута на заднем сиденье. Больше я их никогда не видела. О том, что случилось, я узнала от другой соседки, британки Фрэнсис. В миграционном центре Замиру схватили и собирались немедленно выслать, но ненадолго освободили, чтобы она забрала свою девочку, за которой присматривала подруга.
Когда мы с Мо в следующий раз пришли в ясли и меня принялись расспрашивать о Замире и ее дочери, я растерялась. Я не знала, что ответить. Мы были единственные просители убежища в этой группе — что я могла ответить? Что их правительство пыталось отправить Замиру обратно в страну, из которой она бежала? Что она была перепугана? Что она вновь подалась в бега? И я сказала, что не знаю, что случилось с моей приятельницей и ее дочкой.