Слишком большие, чтобы рухнуть. Инсайдерская история о том, как Уолл-стрит и Вашингтон боролись, чтобы спасти финансовую систему от кризиса и от самих себя
Шрифт:
Бернанке поспешил разъяснить позицию правительства: «Мы имели в виду защиту американской финансовой системы и американской экономики. Я считаю, что, если бы американцы понимал, что мы пытались защитить экономику, а не кого-то на Уолл-стрит, они бы лучше поняли, почему мы предприняли те действия, которые предприняли».
Потом был задан вопрос, к которому Стил готовился: не секретарь ли казначейства определил цену в два доллара за акцию?
– Ну, сэр, секретарь и другие сотрудники казначейства активно обсуждали проблему в течение этих девяносто шести часов, как вы говорите, – ответил он. – Было много дискуссий. Кроме того, в любой комбинации такого типа есть несколько условий. Думаю, мнение казначейства было двояким.
Вот
В основном Федрезерв, казначейство и Комиссия по ценным бумагам на слушаниях банковского комитета защищались самостоятельно, но в значительной степени защищая выкуп Bear как исключительный акт отчаяния, а не как пример зарождающейся новой политики. В сложившихся условиях такое поведение было разумной реакцией на проблемы очень крупного банка, чей крах подорвал бы всю финансовую систему.
Эти обстоятельства, сказал Гайтнер комитету, немногим отличались от 1907 года или Великой депрессии, после чего еще раз подчеркнул прямую связь между паникой на Уолл-стрит и экономическим здоровьем страны: «В отсутствие сильной политической реакции последствиями будут падение доходов работающих семей, рост затрат по займам на жилье и образование, расходы на повседневную жизнь, пенсионные накопления потеряют в цене и вырастет безработица».
Поэтому они сделали то, что должны были, на благо всей страны, если не мира, сказал Стил. И благодаря их усилиям, заявил он с уверенностью, трещина в дамбе была заделана.
* * *
Джейми Даймон искал метафору.
Когда он сидел в зале заседаний, через коридор от офиса сенатора Чарльза Шумера, и смотрел утренние слушания на C-SPAN, он продумывал стратегию поведения с главой своего пиар-отдела и проверенным доверенным лицом Джозефом Евангелисти. Как лучше всего объяснить низкую цену, которую он заплатил Bear, чтобы это не выглядело так, будто он получил подарок за счет налогоплательщиков?
– Средний гражданин должен понять, что мы взяли на себя огромный риск, – инструктировал его Евангелисти, когда они рассматривали различные подходы. – Мы должны объяснить это простым английским языком.
В отличие от Стила в своем офисе на Парк-авеню Даймон не занимался ролевыми играми вроде «расстрельного комитета». Вместо этого он решил провести последние минуты в конференц-зале, который «одолжил» ему сотрудник Сената, чтобы Даймону не пришлось ждать в коридоре.
Даймон придумал простую, ясную линию, которая, как ему казалось, лаконично объясняла приобретение Bear Stearns: «Покупка дома – не то же самое, что покупка горящего дома»[147]. Этого должно хватить, все поймут.
Он хотел выразить простую мысль: если чиновники Федрезерва и казначейства, возможно, и привлекли пристальное внимание к своим действиям, то он не сделал ничего необычного. Он был обязан защищать интересы не всех налогоплательщиков США, но только тех из них, кто являлся его акционером. Во всяком случае, он был немного обеспокоен тем, что дело Bear создало для них больше проблем, чем оно того стоило.
Несмотря на его публичное смирение, Даймон хорошо понимал, каким переворотом для него стало дело Bear. По
Даймон, писала New York Times, «неожиданно стал наиболее обсуждаемым[149] и, возможно, обладающим самой большой властью банкиром в современном мире». Для Wall Street Journal он «быстро становится банкиром последней инстанции на Уолл-стрит»[150]. А Barron's предпочли воскликнуть: «Да здравствует Джейми Даймон!»[151]
С той лестью, что на него изливалась, перспектива выступить на сегодняшнем слушании почти заставляла Даймона чувствовать головокружение. В то время как большинство руководителей боялись предстать перед Конгрессом – Алан Д. Шварц из Bear Stearns потратил дни, разбирая с мощным адвокатом Робертом С. Беннеттом в Вашингтоне свои показания, – Даймон считал первый шанс дать показания знаком признания.
В ночь перед слушаниями он позвонил родителям, чтобы убедиться, что они увидят его по телевизору.
* * *
Успех Джейми Даймона не стал сюрпризом, так как Джейми все-таки был банкиром в третьем поколении. Его дед иммигрировал в Нью-Йорк из Смирны, Греция, сменил фамилию с Пападиметриу на Даймон и стал брокером – не слишком почетная профессия в то время. Отец Джейми Теодор – со своей будущей женой Темис они встретились за игрой в бутылочку, когда обоим было по 12 лет, – тоже был брокером, причем очень успешным. Теодор преуспел настолько, что смог переехать с семьей из Квинса в квартиру на Парк-авеню, где вырастил Джейми и его братьев Питера и Теда. Однажды, когда Джейми было девять, его отец спросил сыновей, чем они хотели бы заняться, когда вырастут. Старший, Питер, сказал, что хотел бы стать врачом. Тед, близнец Джейми, ответил, что не знает. А Джейми уверенно заявил: «Хочу быть богатым».[152]
После окончания школы Браунинга на манхэттенском Ист-Сайде Джейми изучал психологию и экономику в университете Тафта; позже, в Гарвардской школе бизнеса, он заработал репутацию надменного и умного человека. Всего через несколько недель первого осеннего семестра на вступительной лекции профессор разбирал исследование по управлению цепочками поставок на примере кооператива по продаже клюквы. В середине выступления Даймон встал и прервал его: «Я думаю, вы не правы!»[153] Профессор опешил, а Даймон вышел вперед и написал решение проблемы питания на доске. Даймон был прав, смущенно признал профессор.
Проработав лето в Goldman Sachs, Даймон попросил карьерного совета у дородного, жующего сигары специалиста по заключению сделок Сэнди Вейла. Семья Джейми стала близка Вейлам в середине 1970-х после покупки брокерской фирмы Сэнди Shearson Хэммилл, где отец Даймона был главным брокером. Обучаясь в университете Тафта, Даймон даже написал доклад о поглощении Hayden Stone Shearson, который его мать продемонстрировала Вейлу[154]. Вейл был впечатлен.