Слишком большое сходство (сборник)
Шрифт:
– Тридцать один, – улыбнулся Зайцев настырности Ксенофонтова.
– Откуда такая точность?
– От соседа. У него, кстати, еще заготовки остались, как он говорит – поковки. Берется хорошая рессорная сталь и в раскаленном состоянии проковывается. Получается почти булат. Нашему ширпотребу такое и не приснится.
– А как он крепил ручку к ножу?
Зайцев, уже направившийся было к лифту, обернулся.
– На заклепках, понял?! Две белые алюминиевые заклепки! Понял?!
– Как же он такую сталь продырявил?
– Умелец потому что, – сказал Зайцев и шагнул
Ксенофонтов вздохнул и вернулся в квартиру. С балкона он долго смотрел на городские огни, легонько покусывая правый ус, который в этот вечер показался ему длиннее левого.
– А все-таки следы остаются, – пробормотал он и лег спать.
А утром, едва проснувшись, позвонил Зайцеву домой.
– Старик, если не разоблачишь убийцу, дай знать. Помогу.
И положил трубку.
Звонок от Зайцева раздался после обеда, когда Ксенофонтов сидел в редакции за своим столом и в мучительных раздумьях составлял план выступлений на ближайший месяц.
– Скажи честно – ты шутил? – Голос Зайцева был нетерпелив.
– Ничуть. Дело в том, что...
– Приходи, пропуск заказан.
Остановившись на противоположной стороне улицы, Ксенофонтов некоторое время рассматривал здание, в которое ему предстояло войти, наблюдал суету машин на перекрестке, пульсирующий в такт светофору поток пешеходов и наконец направился к подъезду. Он уже знал, где кабинет Зайцева, но едва открыл дверь, увидел, что там полно людей, что его друг озабочен, если не растерян.
– Подождите в коридоре, гражданин, – сухо сказал Зайцев. – Не видите – у нас очная ставка, – добавил он уже для Ксенофонтова. – Мы скоро закончим.
Ксенофонтов прошел по коридору, остановился у стенда со всевозможными плакатами. На одном из них был изображен человек с прекрасным мужественным лицом – он выносил ребенка из горящего дома. Рядом был изображен милиционер, мчащийся на ступеньке грузовика, а в кабине, судя по низкому лбу и повышенной волосатости, сидел особо опасный преступник и очень недовольно смотрел на милиционера. Были тут плакаты, изображавшие перестрелки, рукопашные схватки, но на нескольких протекала спокойная и достойная жизнь: по залитой вечерними огнями улице, неестественно выпрямив спины, шли мужчины и женщины с красными повязками на рукавах. Ксенофонтов с уважением посмотрел на дружинников, озабоченных свалившейся на них ответственностью за покой граждан. «Вот так подежурят, подежурят, глядишь, и три дня к отпуску получат», – не без зависти подумал Ксенофонтов.
Дверь за его спиной открылась, и из кабинета Зайцева в сопровождении конвоя вышел невысокий плотный человек с большой влажной лысиной и обиженным взглядом. Светлые волосенки сохранились у него лишь за ушами. Он, видимо, уже знал, как следует ходить по коридорам, знал, как держать руки – крупные тяжелые ладони он заложил за спину. Когда мужчина проходил мимо, Ксенофонтов явственно уловил запах бензина. «Шофер, – догадался он. – Значит, следующим выйдет слесарь».
Через несколько минут из кабинета, тоже с конвоем, вышел смуглый парень. Ксенофонтов успел
– Заходи, – Зайцев раскрыл дверь пошире. – Видел касатиков? Это они и есть.
– Уныло у тебя здесь, – сказал Ксенофонтов, оглядывая стол, стулья, пустую вешалку, сейф, выкрашенный коричневой краской «под мрамор». – Повесил бы что-нибудь... У меня есть хорошая картинка – японка на фоне синих морских волн, а сама загорелая, вся в брызгах воды, зубы – жемчуг, а в глазах такой призыв, такой призыв... Хочешь, подарю? Одета, правда, японка неважно, можно сказать, вовсе не одета, но это ей и ни к чему. Ей нет надобности украшать себя одежками. Твои стены она наверняка оживит. Подарить?
Зайцев вздохнул тяжело, будто расставался с живой японкой, подошел к окну и ударом кулака распахнул створки. Прохладней в комнате не стало, зато сам вид распахнутого окна как бы освежил воздух.
– Из-за этих убивцев и окна не откроешь, – проворчал Зайцев.
– Лысый – это шофер?
– Угадал. Лавриков его фамилия. А второй – слесарь. Песецкий. Красавец, каких свет не видел. Ладно, что скажешь? Кто из них? Кого под суд?
– О! Нет ничего проще! – Ксенофонтов беззаботно махнул крупной суховатой ладонью. – Но сначала хочу задать несколько вопросов... Если в этом деле нет служебной тайны, скажи, будь добр, что они говорят друг о друге?
– Ты считаешь, – Зайцев помялся, – что ответ уже есть в уголовном деле? – Он положил руку на рыжеватую папку, украшенную крупными чернильными цифрами.
– Так что же они говорят?
– Сейчас, – Зайцев нашел нужную страницу. – Зачитаю тебе дословно.
– Да, лучше всего дословно, – Ксенофонтов закрыл глаза и скрестил руки на груди, приготовившись слушать.
– Так... Шофер о своем бывшем приятеле выражается так... «Песецкого знаю несколько лет. За это время убедился, что он крайне низкий человек, способный на любую подлость ради десятки». Ну и так далее.
– Жестко! – воскликнул Ксенофонтов. – А что думает о лысом шофере красивый слесарь?
– Слушай... «С Лавриковым нас познакомила Козулина. Когда предложили ему сотрудничество, он согласился. Водитель он неплохой...»
Ксенофонтов прошелся по комнате, постоял у открытого окна, присел на подоконник. У Зайцева было выражение, с которым смотрят на заезжего фокусника – и посмеиваются над ним, и в то же время ожидают чего-то необыкновенного.
– Скажи, а ты спрашивал у них о той женщине... Как ее... Козулина? Что о ней сказал шофер?
– Есть его показания. Вот они: «Отношения у нас были сугубо деловые, до личных дел не дошло, хотя я иногда об этом и жалел. Красавицей ее не назовешь, но гостя принять умела, за собой следила – для этого у нее были возможности». Так выражается шофер. А вот слова Песецкого: «Любила Козулина красиво пожить, потому и муж от нее ушел. Приторговывала левым товаром, в универмаге об этом знали, но отделывались общественным порицанием. В квартире у нее всегда было что выпить, было чем торгануть...» Ты что, заснул?! – возмутился Зайцев, увидев, что Ксенофонтов сидит с закрытыми глазами.