Слишком много клиентов
Шрифт:
Я шагнул к постели, вытянул руку, обхватил пальцами ее ногу и нежно пожал.
– Видите? Условный рефлекс. Пойду-ка я лучше.
Я повернулся и вышел из комнаты, а когда достиг прихожей, откуда-то появилась телохранительница Майк, которая, впрочем, и не подумала открыть мне дверь. В холле внизу я остановился, чтобы сказать портье:
– Можете не волноваться. Пропажа отыскалась в шкатулке для драгоценностей – горничная решила, что это серьги.
С привратниками следует поддерживать добрые отношения – это себя окупает. Когда я вышел на улицу, мои часы показывали 15:40,
– Да? – раздался в трубке его голос. Не желает он отвечать на звонки как положено.
– Это я. Говорю из автомата на Мэдисон-авеню. Деньги, добытые шантажом, возвращаются обратно, так что бумажки принадлежат Мег Дункан. Мария Перес застукала ее в прихожей с год назад, встретилась с ней и девять месяцев вымогала деньги, по пять монет в месяц. Одна из крупнейших операций в криминальной истории. Вчера вечером Мег Дункан работала, из театра пошла прямо домой и легла спать. Постель видел и на ней сидел. Вероятно, так и было – скажем, на девяносто пять процентов. Отсюда до особняка Йигера около восьми минут. Может, сперва зайти туда?
– Нет. Звонила миссис Йигер, я сказал, что ты будешь от пяти до шести. Она думает, что ты сведешь ее поглядеть на комнату. Сам выкручивайся.
– Попробую! Когда я заходил утром, вы сказали, что, может, захотите направить меня к Саулу, Фреду или Орри.
– Я считал, что это может понадобиться, но нет. Действуй.
Выйдя к обочине ловить такси, я размышлял о деловом здравом смысле и изящных чувствах Марии. Если вам случится иметь подписанную фотографию человека, у которого вы вымогаете деньги за молчание, вы ее не храните. На фотографии, конечно же, стояло «С лучшими пожеланиями», «Всего самого доброго» или что-нибудь в том же духе, но после того, как дарительница превратилась в жертву, держать ее автограф стало негоже.
14
Ни с мистером, ни с миссис Остин Хаф я не договаривался о встрече, во-первых, потому, что не знал, когда закончу с Мег Дункан, а во-вторых, хотелось бы поговорить с кем-то из них, неважно с кем именно, с глазу на глаз. Вот почему, нажимая на кнопку звонка в вестибюле номера 64 по Райской улице, я не знал, будет ли кто дома. Кто-то был. Замок щелкнул, я открыл дверь, вошел и поднялся по лестнице. Меня не ждали в дверях квартиры, как в прошлый раз, – он стоял у конца второго пролета. Когда я добрался до площадки, он отступил на шаг. Он не обрадовался моему приходу.
– Снова я, – произнес я вежливо. – Нашли вчера жену?
– Что вам надо? – осведомился он.
– Ничего особенного. Задать пару вопросов. Тут кое-что произошло, и это несколько осложняет дело. Вы, скорее всего, знаете – убита девушка, которую звали Мария Перес.
– Нет. Я сегодня не выходил из дома и не читал газеты. Кто эта Мария Перес?
– Кто была . А по радио не слыхали?
– Я не включал приемника. Так кто она была?
– Она была дочерью человека, с которым вы говорили, когда ходили в тот дом на Восемьдесят вторую улицу. Ее тело нашли вчера ночью на Северном речном пирсе. Убита выстрелом
– Ни… себе! – сказал он.
У меня глаза полезли на лоб. Он позаимствовал выражение не у Роберта Браунинга, это уж точно, хотя какой-нибудь драматург-елизаветинец вполне мог позволить себе такой оборотик. В елизаветинцах я не силен. Впрочем, откуда бы он это ни почерпнул, передо мной был совсем другой Остин Хаф, не тот, кого я вчера жалел, и дело было не только в словечке, но в лице и всей его повадке. Этот Хаф не просил о милости.
– Стало быть, – заметил он, – вы хотите знать, как жена провела вчерашний вечер? Лучше сами ее спросите. Идемте.
Он повернулся и двинулся по коридору, я пошел следом. Дверь в квартиру была открыта. Передней не было. Небольшая комната была обставлена как гостиная, но стен не было видно из-за книг. Он подошел к двери в противоположной стене, открыл и знаком предложил мне войти. Сделав пару шагов, я остановился как вкопанный.
Он ее прикончил. Не нужно спешить с выводами, как оно нередко бывает, но второй раз за один и тот же день я застал молодую женщину в постели, только теперь она была целиком накрыта, даже с головой. И не одеялом – простой белой простыней, под которой вырисовывались ее формы. Когда мы вошли, она не шелохнулась. Труп трупом. Я стоял и смотрел, но Хаф, обойдя меня, заговорил:
– Дина, это Арчи Гудвин. Вчера вечером убили девушку. – Он повернулся ко мне: – Как ее звали?
– Мария Перес.
Он снова обратился к жене:
– Мария Перес. Она жила в том доме. Гудвин хочет знать, чем ты занималась вчера вечером с девяти до полуночи, и я подумал – расскажи-ка ты лучше ему сама. Вчера он видел тебя там, в том доме, так почему бы ему не посмотреть на тебя сегодня?
Из-под простыни донеслось бормотание, которое я бы не признал за ее голос:
– Нет, Остин, не хочу.
– Захочешь как миленькая. Не начинай все сначала. – Он стоял в двух шагах от кровати. Он их сделал, взял простыню за верхний край и стянул вниз.
Видал я трупы и покрасивее. Правая сторона лица была у нее отнюдь не в порядке, но по сравнению с левой выглядела просто нормально. Глаз заплыл и закрылся, распухшая щека и нижняя челюсть были цвета парной телячьей печенки. Красивые изгибы широких полных губ превратились в воспаленные багровые валики. Дина лежала на спине. Рубашка на ней была на бретельках, без рукавов, и, судя по виду плеч и предплечий, она не могла лежать на боку. Трудно сказать, куда смотрел ее второй глаз.
Все еще придерживая простыню, Хаф повернулся ко мне.
– Вчера я вам объяснил, – сказал он. – Я хотел дать ей понять, что я все знаю, но не мог сам этого сказать. Я боялся того, что затем может произойти. Теперь это случилось. – Он обратился к ней: – Гудвин хочет знать, где ты была с десяти до полуночи. Скажи, и он уйдет.
– Я была тут. – Слова прозвучали неразборчиво, но я понял. – Где сейчас. К девяти часам я уже была такая.
– И муж оставил вас здесь такую?
– Он не оставил. Он был здесь, со мной.