Слишком женская история
Шрифт:
Тогда Алена начала воображать недосягаемое. Она проигрывала ситуации нормального будущего, которого у нее не было. Не потому, что быть не могло. Дело было не в ней, а в окруживших ее снова. Надрывные усилия, которые требовались для реальных побед, могли их отпугнуть. А сил, потраченных на сокрытие усталости, могло не хватить для радости. Радость тоже штука энергоемкая, но если ты ее не излучаешь, одиночество неизбежно. Алена же от него слишком устала.
Было и кое-что новенькое. Алену тянуло смеяться над предавшими ее и одновременно чему-то их учить. Она пустилась во все тяжкие. Приятелям живописала важные совещания. Сослуживцам – чарующе верных друзей. Одной темы никогда не касалась – секса.
Она не боялась быть уличенной. Ведь, если люди догадываются, что им лгут из желания скрыть свое ничтожество, оправдаться или попрошайничать, они становятся безжалостными. И азартно ловят обманщика на слове, тычут хитрой мордой в несоответствия, клеймят позором. Но стоит людям хотя бы заподозрить, что им лгут из нежелания акцентировать их ничтожество, как они готовы верить любой лжи. Алена называла это самосохранением нервных клеток, без определенного количества которых не возникает чувства собственного достоинства. Первые три года она рисковала и лгала по первому варианту, чтобы острее ощутить унижение и расплатиться за амбиции. Но слишком хорошо выглядела, чтобы ее раскусили. Теперь в ход шел лишь второй вариант. Надоело и это. Алена постоянно и неустанно искала кого-то, кому врать не нужно. Бывают же доверительные отношения. Не нашла.
Народ снова бежал за ней, но близко-близко. Оторваться, как раньше, она не могла. Их разделяли пятнадцать килограммов веса, два-три гриппа в год, книги и музыка, неприложимые к быту. Стоило им похудеть, начать закаляться, ходить в библиотеку и консерваторию, они ее догнали бы. Везение иссякло даже в мелочах: то кошелек украдут, то в магазине обсчитают, то нужный человек уйдет за пять минут до Алениного прихода. Словом, люди догоняли ложь. Они стремились в то место и состояние, где им было бы так же плохо, как самой Алене. Но дать себя обогнать она по-прежнему не могла. И уже машинально твердила свое «я лучше». «Переоценил ли себя, недооценил ли, все равно замкнешься в кругу подонков», – думала Алена. Она уже не верила в объективность ни собственных, ни чужих оценок.
Тогда Алена попробовала не сравнивать себя с другими, а вспомнить о морали и нравственности. Оказалось, что такой подход вообще исключает соревнование и лидерство. Надо бежать не впереди, а навстречу. Брать под руки, сажать на шею и тащить, по пути часто останавливаясь и нервно спрашивая: «Вам удобно? Вам хорошо?» На такое Алена не решилась бы ни за что. Потому что сама никогда ни на ком не ездила. Но после этих открытий лидер в ней погиб отнюдь не геройски…
– Ален, у нас дед умер, – потушив сигарету, заканчивает какой-то монолог Варвара.
– Когда? – довольно быстро откликается подруга.
– В среду. Уже похоронили.
Алена соображает, нужно ли обижаться на то, что в такой важный момент про нее забыли. Она с первого класса знала этого дедушку. Решает, что условия диктовал Павел, и можно только благодарить его за избавление от необходимости тащиться на кладбище и хлебать водку на скудных поминках.
– Тебе соболезнования выражать или поздравлять? – прямо выясняет она.
– Не имеет значения. Квартира теперь наша! Господи, наконец-то сами себе хозяева! Ну, я побежала. Дел невпроворот, сама понимаешь, – соскакивает с насиженного табурета Варвара. Но прежде чем кинуться в прихожую, оглядывает стол и запихивает в рот крупные крошки пирожного. Затем цепко хватает персик, от которого отказалась Алена: – Сынуле возьму. Ему витамины нужны.
Варвара уходит. Похвасталась. У нее тоже есть однокомнатные изолированные хоромы. Догнала. Настигла. Поравнялась.
– Счастья
И не слышит себя.
Глава 3. После смерти
Когда дед умер, Варвара сказала: «Наконец-то», ее мама: «Господи, неужели мы действительно отмучились», а Павел: «Лучше поздно, чем никогда».
Дед перестал дышать в среду, между девятью часами утра и пятью вечера, пока Варвара и Павел были на работе. Они вдвоем кинулись в детский сад за сыном, отвезли его к тетушке Павла, вернулись и позвонили Варвариной матери в надежде на толковые руководящие указания. У не обремененной родственниками женщины отец был первым «своим» покойником за последние тридцать пять лет, и знала она не больше дочери. Но обещала посоветоваться с подругой Лялей. Через пятнадцать минут трубка озвучила ее приказ вызывать скорую. Еще через час в кухне сидела сама пятидесятилетняя Ляля, с явным трудом дотянутая до стандартной приятной внешности опытными косметичкой, парикмахером и закройщиком из районного ателье. Не тратя сил на соболезнования, она громко сетовала:
– С вами только умирать. Не похороните по-людски, не помянете.
Умелица по фамилиям перечислила немало мертвецов, отправленных под кладбищенские березки чин чином, снаряженных в последний путь с ее неоценимой помощью. Она не забыла отметить влиятельность некоторых из них при жизни, и Варваре с Павлом в голову пришла мысль, что им чудом достался специалист экстра-класса.
– Учитесь, молодежь, – призвала Ляля.
И стремительно перешла к делу. Варвара записывала ее наставления в блокнот с рецептами домашних тортов, постоянно валявшийся на кухонном столе. Ляле такая основательность понравилась. Она начала диктовать свои ритуальные заметки медленно и торжественно. Закончив диктовку, осталась ужинать: пила водку и отрывала фильтры сигарет под признание: «Я иначе не накуриваюсь».
Павел, взбодренный спиртным, назвал Лялю надеждой и опорой. Потом вознамерился было доверить ей, и только ей собственные похороны, но, осознав разницу в возрасте, суеверно постучал по дереву. Выдворив даже не захмелевшую от полулитра сорокаградусной распорядительницу по призванию и директора хлебозавода по должности, он игриво и легко толкнул жену на диван:
– Теперь мы можем заниматься любовью с опущенными ушами.
Еще невозможно было поверить, что дед перестал шаркать мимо их постели в туалет четыре раза за ночь.
Утром они взяли отгулы и заметались по городу. Свидетельство о смерти, справки, разрешения и квитанции попадали в тиски бумажника. А отложенные дедом на похороны и щедро добавленные Варвариной матерью червонцы освобождались из них. Павел четко следовал указаниям Ляли: «Дедулю вашего в гробу увидят пять стариков из трех подъездов. Поэтому не выпендривайтесь, берегите деньги. Они ведь только живым нужны». И если Варвару еще заносило то к венку «посолидней», то к свежим крупным гвоздикам, то ее муж экономил жестко и успешно. В пятницу, после поминального обеда, началась их новейшая жизнь – с бутылки шампанского на двоих.
– Давай уж еще раз деда вспомним, – слезливо предложила Варвара. – Может, ему чего-то не хватало? Ну, там, тепла, заботы?
– Положено внучке после похорон, да? – иронично усмехнулся Павел. И не выдержал, разозлился так, что даже побледнел: – Давай вспоминать. Был старик накормлен, обстиран, гулял, читал, телевизор смотрел. С правнуком общался, заметь, не возился, только болтал, когда скука накатывала. Мне бы так пожить на старости лет. Кстати, мать твоя молодец. Вела себя честно, скорбь не изображала, последнему своему мужу улыбалась ласково. А ты на меня зыркала, будто я деда мышьяком на досуге потчевал.