Сливовое дерево

Вайсман Эллен Мари

Избавившись наконец от привкуса смерти, она намочила тряпку и выжала ее, выкручивая с такой силой, что заныли руки. Мокрая ткань, как лед, прикасалась к ее горячей коже, холодила кровавые ссадины на руках и ногах. Кристина больно закусила губу, бросила тряпку в раковину и вцепилась в край кухонного стола, тщась обуздать тоску и панику. Но напрасно: она тонула, и дна было не видать. Руки ее ослабели, и она сползла в угол, забилась между стеной и буфетом, как перепуганный котенок. Все дорогие ей мужчины исчезли из ее жизни, и невольно напрашивалась мысль, что союзники вознамерились стереть Германию с лица земли. По логике событий, Генрих и Карл — а в конечном счете она сама, Мария, мутти и ома —

будут следующими.

Глава шестнадцатая

Через два дня после бомбардировки мимо дома Кристины проехала телега, груженная завернутыми в простыни телами. Услышав скрип колес и цоканье копыт по булыжнику, девушка раздвинула шторы и выглянула из разбитого окна гостиной. За импровизированным катафалком медленно шли женщины, дети и старики, сжимая в руках Библию, распятие или букет полевых цветов. Кристина задумалась, где нашли эти тела — под завалами, в погребах или в реке — она слышала, что трупы вылавливали у берегов. К этому дню насчитывалось уже двести двадцать три жертвы воздушной атаки.

Но у дедушки не было ни панихиды, ни погребения, ни гроба. Юноши из гитлерюгенда и несколько стариков искали его останки, но не обнаружили ничего: ни зуба, ни пряжки от ремня, ни осколка кости. На месте амбара осталась лишь тлеющая куча пепла, железные инструменты и тележные скобы превратились в куски искореженного металла. Накануне вечером Кристина вместе с семьей водила бабушку на кладбище на краю города — положить рудбекии на могилу родителей деда и почтить его память. Потом все помянули дедушку за обеденным столом каждый рассказал свою любимую историю о нем — и дали обет после войны поставить ему на кладбище памятник.

Прежде бомбардировки наносили урон лишь окраинам Хессенталя, но последний налет вражеской авиации обратил полгорода в руины. По странной закономерности, на каждой улице остались три-четыре невредимых дома, соседствующие с рядом разрушенных до основания жилищ. Кроме церкви и амбара, в непосредственной близости от дома Бёльцев разбомбили два дома позади и четыре на соседней улице. Потолок мясной лавки герра Вайлера обвалился, окна в кафе вылетели, фасад зиял провалами.

В течение нескольких дней после бомбежки солдаты построили около железнодорожной станции бараки: три вытянутых приземистых здания с металлической крышей и стенами без окон. Говорили, что в них поселят еврейских заключенных, которых привезут в город восстанавливать разрушенный аэродром.

На следующий день после окончания строительства бараков Кристина, засучив рукава и убрав на затылок волосы, перемешивала в саду лопатой верхний слой почвы с куриным пометом и древесной золой. Утро выдалось непривычно тихим. Только Генрих с Карлом изображали рычание мотора, играя с деревянными грузовиками на дорожке между домом и садом, да лопата с тупым звуком ударялась о твердую землю. Казалось, даже птицы покинули Хессенталь. Как раз когда Кристине пришло в голову, что все горожане или умерли, или уехали и она и ее родные остались последними живыми людьми в этом мертвом городе, девушка услышала чей-то окрик, потом еще один, а затем звук, похожий на шарканье тысяч ног по булыжнику. Кристина замерла и прислушалась. Генрих и Карл обежали забор и встали на обочине дороги, держа в грязных руках игрушечные машинки. Кристина воткнула лопату в землю и подошла к краю сада.

Разношерстный, но на удивление ровный строй из сотен бритых наголо исхудавших мужчин неуклюже плелся по улице — скопище живых скелетов в рваной арестантской одежде. Безучастные взгляды были устремлены в землю, на мертвенно-бледных лицах выдавались острые скулы. У большинства узников на робах в серую и белую полоску выделялись желтые шестиконечные звезды, но у некоторых были нашиты лиловые или красные перевернутые треугольники [60] или же два знака сразу. Иным повезло больше прочих, и они были в насквозь дырявых башмаках или разбитых ботинках без шнурков, тогда как другие шли босиком по ледяному после холодной ночи булыжнику. Арестанты брели,

с трудом переставляя ноги, а сопровождавшие их конвоиры в форме СС окриками подстегивали заключенных. Кристина подсчитала, что в среднем на четыреста невольников приходится двадцать солдат, но эсэсовцы были вооружены автоматами и дубинками. Когда конвоир подходил ближе, узники делали шаг или два в сторону, пытаясь отстраниться, сохраняя при этом строй. У одного из заключенных, маленького темноглазого мужчины ростом с ребенка, по груди расползалось коричневое пятно рвоты. У другого из брючины текла темная жидкость. Несколько человек смотрели на Кристину и на мальчиков пустым безнадежным взглядом. Так вот как нацисты поступают с евреями. От этой мысли девушка почувствовала слабость в коленях.

60

Лиловые треугольники — «клеймо» свидетелей Иеговы, красные — политзаключенных.

— Генрих! Карл! — окликнула она. — Домой немедленно!

Но мальчики не обратили на нее внимания, без сомнения, зачарованные жутким зрелищем. Кристина поспешно вышла из сада, полная решимости оторвать братьев от созерцания этого кошмара. Как раз когда она подошла к ним, узник, оставлявший темный след, упал лицом вниз. Конвоир пихнул его прикладом в бок и криком велел вставать. Не произнося ни звука, несчастный свернулся на земле, а солдат продолжал наносить удары по плечу, по бедру, по ребрам. Наконец арестанту удалось кое-как подняться на колени, и он с трудом оперся на дрожащие руки, силясь встать. Кристина схватила мальчиков за плечи, развернула и повела в дом. Мутти встретила их у двери.

— Что там? — спросила она, бросая взгляды за плечо Кристины, когда заводила сыновей внутрь.

— Заключенные евреи, — тяжело дыша, ответила девушка. — Они будут восстанавливать аэродром.

— А почему солдат бьет одного из них?

— Потому что тот упал, — проговорила Кристина.

— Бьет за то, что он упал?

— Ja, бедняга рухнул на землю, и не представляю, что бы случилось, если бы он не встал.

— Но ведь заключенные нужны им для работы?

— Не знаю, — Кристина плакала.

Мутти обняла дочь, глаза ее увлажнились. Кристина понимала, что мать догадывается, о чем она думает. Исаак скорее всего тоже находился там, откуда пригнали этих истощенных полуживых людей.

С тех пор изможденные арестанты проходили мимо дома Кристины два раза в день, в семь утра и в семь вечера — нацисты проявляли сугубую организованность и пунктуальность. В первую неделю мрачное шествие трижды захватило девушку врасплох — дважды по пути домой из продуктовой лавки и один раз во время работы в саду. После четвертого раза она намеренно стала оставаться дома, когда вели заключенных, — шила, делала уборку или играла с младшими братьями — что угодно, только бы не думать о том, что происходило у дверей дома. Видеть узников было нестерпимо, сердце Кристины уже и без того разрывалось от ужаса и потрясений. Пепельные лица преследовали ее в кошмарных снах.

Невозможно было представить, чтобы эти ослабевшие люди могли работать по двенадцать часов в день, не говоря уже о том, чтобы ходить каждый день на аэродром и обратно. Если один из заключенных отставал, конвоиры ударами дубинки или приклада заталкивали его назад в строй. Кристина не могла постигнуть смысл подобного варварства. Это же обычные люди: мужья, отцы, братья и сыновья, точно такие, как ее отец и дедушка. И как ее младшие братья, которые однажды тоже станут мужчинами, если только бомбы союзников, тейффлегеры, голод или болезнь не сведут их в могилу раньше. Она думала об отце: если он находится в русском плену, неужели с ним обращаются точно так же? Неужели и он так же немощен и только и ждет, когда кто-нибудь положит конец его страданиям? Сколько человек может протянуть в таких адских условиях? Кристина молилась о лучшей участи для отца.