Сломанные вещи
Шрифт:
Я с минуту стою на выходящем на улицу крыльце, вдыхая запах мокрой травы. Когда я была маленькой, я, случалось, точно так же стояла здесь, глядя, как другие дети колесят вокруг на велосипедах или пинают футбольный мяч, гоняя его по траве, громко смеясь и крича.
– Иди поиграй с ними, – почти кричал отец, и от раздражения его голос становился колючим. – Ради бога, просто поговори с ними. Неужели сказать «привет» так трудно? Пара слов тебя не убьет.
Я не могла разговаривать. То есть я, конечно, умела говорить, но на людях мое горло словно зашивала какая-то невидимая рука, зашивала до самого рта, так что иногда, пытаясь заговорить,
№ 1. Вопросы, которые, по сути, вовсе и не вопросы. Например, «Как дела?» Когда единственный правильный ответ это «Хорошо». № 2. Утверждения, которые на самом деле представляют собой вопросы. Например, «Я вижу, ты еще не закончила делать уроки». В конце концов, я добралась до способа № 48. Слова, которые ты можешь кричать, но они будут встречены молчанием, и их так и не услышат:
Я невиновна.
Когда я была маленькой девочкой, то открыла для себя способ говорить без слов. Ночами я тайком выходила из дома и босиком исполняла балетные номера на нашей лужайке, простирая руки к небу, совершая прыжки на траве, кружась и таким образом превращая свое тело в один долгий крик:
– Послушайте, послушайте, послушайте.
Ветер усилился и теперь мчит по улице старый каталог. Может быть, у нас все-таки случится торнадо. Может быть, ураган накинется на старые клены и кедры, унеся с собой отломанные ветки, машины и даже крыши домов (как выпускники старшей школы бросают в воздух свои квадратные академические шапочки), промчавшись по Олд Фордж-роуд, пронесясь сквозь весь наш дом, всосав в себя все Кучи и плохие воспоминания и обратив все это в прах.
Когда я вхожу обратно в дом, мне все-таки приходится зажечь свет в прихожей, включив один из тех немногих торшеров, которые еще не погребены под горами барахла, и при его свете я пробираюсь в глубь дома, стараясь ни на что не наткнуться в полутемной гостиной. Ветер стал еще сильнее. По гостиной со свистом летают старые газеты и словно перекати-поле катятся пустые раздутые пластиковые пакеты.
Косой проливной дождь начинается внезапно, стуча по противомоскитным сеткам на окнах и прогибая их внутрь, молотя по крыше и стенам, точно кулаки какого-то разгневанного сказочного существа. Небо раскалывает молния, и гремит гром, гремит так оглушительно, что я пугаюсь, и от моего невольного резкого движения опрокидывается корзина для грязной одежды, полная старых журналов, и рассыпаются две Кучи, в результате чего образуется лавина из тостеразонтовсвернутыххолстовкнигвбумажныхобложках.
– Класс, – произношу я, ни к кому не обращаясь.
Мама любит говорить, что собирает вещи, потому что не хочет ничего забывать. Однажды она пошутила, сказав, что Кучи – это персональный лес: по их размеру можно определить ее возраст. И действительно, они отражают историю нашей маленькой семьи из двух человек: покоробившиеся от воды открытки, надписи на которых уже невозможно разобрать и которые были получены нами примерно тогда же, когда мои родители разошлись; журналы, напечатанные пять лет назад; даже один из моих учебников по естественным наукам за седьмой класс – раньше я обучалась в
Но это не просто история одной семьи – это история семьи, у которой все пошло не так. Это книга, состоящая из пауз, поскольку слова были заглушены, задавлены огромными грудами из картона и тряпок.
Я сажусь на корточки, чтобы продолжить разбирать и выкидывать весь этот хлам, отодвигаю пачку рассыпающейся бумаги для принтера – и мое сердце замирает.
На покрытом пятнами квадрате ковра лежит одна-единственная книга в мягком переплете. На испещренной пятнами плесени обложке изображены три девочки, стоящие, держась за руки, перед светящейся дверью, вырезанной в стволе дерева. И внезапно мои глаза почему-то начинает жечь, и я понимаю – эта маленькая стопка переплетенных вместе страниц и есть корень всего этого зла, его семя, та самая причина, по которой моя мать многие годы возводила стены, горы и башенки из вещей. Чтобы не выпустить ее из-под гнета. Чтобы заблокировать выход.
Как будто она живая и опасная и может когда-нибудь вновь ворваться в нашу жизнь.
Эта книга кажется одновременно притягательной и такой непрочной, словно она готова рассыпаться от одного моего прикосновения. На обороте передней стороны обложки по-прежнему видна аккуратная надпись, сделанная синей ручкой:
«Собственность Саммер Маркс».
А под нею слова, написанные красной ручкой, поскольку на этом настояла Бринн: «а также Мии и Бринн». Несмотря на то что Саммер даже не позволяла нам с Бринн читать эту книгу, если ее самой не было рядом, чтобы читать вместе с нами. Книга принадлежала ей – это был ее подарок нам и проклятие. Понятия не имею, как она оказалась в моем доме. Должно быть, здесь ее оставила Саммер.
Последняя строчка четко выведена моей собственной рукой:
«Лучшие подруги навсегда».
Я сижу долго, чувствуя головокружение, и меня захлестывает поток воспоминаний. Я вспоминаю все: сюжет, трех подруг, ландшафт самого Лавлорна. Те дни, которые мы провели в лесу, играя понарошку в воображаемый мир под резным пологом из солнечных лучей и листвы. Я вспоминаю, как вечерами мы возвращались домой, запыхавшиеся, покрытые царапинами и следами от укусов насекомых. И как в тот год все изменилось, как начало искажаться и принимать новые формы. И то, что мы видели, и то, чего не замечали. И как потом никто нам не верил.
Как Лавлорн перестал быть просто выдумкой и превратился в реальность.
Медленно, осторожно, как будто, если действовать слишком быстро, я каким-то образом выпущу эту историю со страниц книги на волю, я начинаю листать ее, замечая, что у некоторых страниц загнуты углы, что некоторые пассажи обведены розовыми и фиолетовыми угловатыми линиями. Бумага покоробилась от сырости и от того, что книга стара. Я успеваю отметить про себя знакомые куски текста и слова – Река Справедливости, Гном Грегор, Красная Война – и разрываюсь между желанием плюхнуться на ковер и начать снова читать эту книгу от корки до корки, как мы, должно быть, сделали раз восемьдесят, и желанием выбежать из дома и швырнуть ее в контейнер для мусора или же просто поджечь и посмотреть, как она будет гореть. Поразительно, что даже после стольких лет я помню некоторые отрывки почти наизусть – так, я до сих помню, что происходит после того как Эшли падает в каньон и попадает в плен к завистливым Ничтожествам и что случается после того, как Эйва своим пением заставляет Фантома поддаться искушению. Я помню, как мы часами спорили о последней строчке книги и о том, что она все-таки может значить, ища в Интернете других фанатов Лавлорна, строя различные теории о том, почему Джорджия Уэллс не закончила свою книгу и почему ее все равно опубликовали.