Сломанные
Шрифт:
– Ничего, милая, так бывает в первый раз, сейчас все уберу и мы продолжим на кушетке, - он что-то делал, суетился, что-то искал, я замечала это периферийным зрением, словно я не человек, а камера, просто фиксирую, но со мной это не происходит.
Дверь открылась, запуская свежий воздух и сквозняк пробежался по пояснице, до слуха как сквозь вату долетали голоса:
– Ты что здесь устроил! Совсем с ума сошел, ты же сказал она не против…
– Она не против…
– Оно и видно, вся в блювоте с побитым лицом и синяками по всему телу, горит прям желанием, неет, друг, я на такое не подписывался,
Хлопнула дверь. Свежий воздух просочившийся в комнату вслед за ушедшем охладим кожу, меня все зазнобило и лихорадило...
Последние мысли были, что он все же не врал, но это не важно, его друг трус, он просто сбежал, оставляя меня одну наедине с чудовищем. Прикрыла глаза, понимая, что мне никто не поможет.
За дверью раздался грохот, снова скрутил спазм, я все же смогла перевернуться на бок…
– Да что тут происходит, чуть с ног не сбил... – что-то громкое огласило помещение, что показалось, что у меня заложило перепонки.
– Оох мамочки, - взволнованный женский голос раздался поблизости, больше мое сознание не смогло вынести, очнулась я на этот раз уже в больнице.
Глава 24
ДАША
Более 4х лет назад
Психиатрическая больница выглядела как обычная советская поликлиника, требующая ремонта. Как говорил заведующий отделением, на медицину государство выделяет всего лишь три процента бюджета, тогда как за рубежом все десять. Это невозможно не заметить. Нельзя не согласиться, когда своими глазами видишь старые двери, обшарпанные стены, поломанные плинтуса и линолеум, перебитый железными вставками. Круглые светильники с приглушенным светом навевали уныние, даже, если у тебя было настроение, то после того, как посидишь под их светом, оно точно испарится. Желтый дом называют в народе сие место. Старые выключатели, красная пожарная кнопка в коридоре с табличкой выход и лампой над ней, схема эвакуации и стенд. Одинокая капельница, оставленная и забытая.
Угнетающая атмосфера. Стены здесь и правда желтые. На них висят картины. Пейзажи. Наверное, они должны успокаивать. Но они висят высоко, что не обращаешь на них внимания. А когда замечаешь, тебе до них нет дела. Ну пасется корова на лугу, а вдалеке виднеется белая церковь. Только злит. Словно в тумане все, сознание заволокло поволокой, как пленкой покрыли. Возможно, это действие успокоительных, живот странно ноет, не помню когда ела в последний раз. И какой день сегодня не помню.
То ко мне в палату приходили, то меня куда-то водили, но я все больше лежала. Меня постоянно знобило, не могла согреться.
– Я сомневаюсь, что в этом заведении ей смогут помочь…
– А где смогут? У тебя есть средства чтобы поместить ее в платную? Там из вас будут тянуть деньги и лить сладкие речи, успокаивая вашу ...
Представила как папа сверкает глазами, когда он зол его глаза темнеют. А лицо заостряется.
– Ты же сам врач. Я постараюсь помочь ей. Никто не собирается из нее делать овоща…
– Я не могу больше видеть ее в таком состоянии, - голос был очень печальный, захотелось обнять отца, сказать чтобы не переживал.
Затем дверь отворилась
Сжалось в груди, осмотрелась вокруг и осознание, что я в больнице, пронзило меня как стрелой в сердце. Так это из-за меня папа так волнуется? Хотела вспомнить почему я здесь, но голова раскалывалась и не давала проникнуть к воспоминаниям. А когда все же получилось достучаться до памяти, то слезы полились градом. Сквозь них, сфокусировала взгляд на родном человеке, единственным кто остался у меня в жизни.
– Папа, - губы сами раскрылись.
А он улыбнулся, так счастливо, подбежал и охватил мою голову руками, зацеловывая макушку. Стало легче, тепло и защищенно. Он отстранился, продолжая держать лицо в своих ладонях, и посмотрел мне в глаза.
Больше не получилось произнести и звука, хоть и хотелось его успокоить. В горле стоял огромный ком. Нет не так, все тело словно охватил спазм, словно пружину сжали и она никак не могла вернуться в прежнее состояние.
– Доченька, Кирилл Андреевич тебе поможет.
Кивнула. Пусть так. Снова захотелось спать. Очень. Как не старалась не смыкать веки, они тяжелые, словно каменные, закрывались. Топот удаляющихся ног был очень громкий, сочетался с гулкими ударами сердца. Сон принес лишь кошмары. Потом наступало вязкое пугающее состояние на грани пробуждения. Не хотелось просыпаться, но и видеть эти картины было страшнее.
Лучше мне не становилось, я ничего не хотела, находилась в какой-то апатии. Отец перестал приходить. Если его визиты держали меня на плаву, то его отсутствие обрывало связь с реальностью. Можно было не стараться выглядеть сильной, хотя с моим то видом это вряд ли мне удавалось.
А потом оказалось, что он не занят, а он просто физически не мог прийти.
Папа за эти три месяца оказался за решеткой. Это был еще один удар для меня. Остаться один на один с действительностью. В голове был полный сумбур. Сначала я связывала, что произошло со мной и тем, что отец теперь заключенный. Но на первом свидании он опровергнул это. Сказал, что это была врачебная ошибка, а точнее врачебная халатность, из-за него на столе умер человек. Я все равно корила себя, пусть косвенно, но из-за переживаний за меня, он мог быть рассеянным и допустил неосторожность. А в его профессии это чревато, тебя не просто уволят, тебя накажут по всей строгости закона, потому как ты не услуги оказываешь и не работаешь на производстве, а от тебя зависит жизнь другого человека.
Неожиданно началась осень, дождь убивал всякую надежду на лучшее. Я много плакала. Могла часами сидеть и реветь, но слезы имеют особенность заканчиваться, оставляя взамен себя пустоту. Без учебы было тяжело, хотелось иметь хоть одну постоянную константу. Вставать с утра и идти на пары, выполнять задания и готовиться к семинарам. В танцевальную группу не хотелось, то, что поселилось внутри, не хотело развлечений, не хотело публику, хотелось просто занять себя, а не маяться днями дома. Номеров девочек у меня не было, они остались на утерянном телефоне, в социальных сетях мне никто не писал, сама не горела желанием с кем-то общаться.