Сломанный мир

Мори Анна

Сказать, что публика была потрясена — значит ничего не сказать. Поглядеть на поверженного вражеского императора собрался, считай, весь город.

С момента смерти прошло всего несколько часов, но Юкинари уже стал не похож на себя: кожа его на ярком свету казалась совсем серой, кроме полос подсохшей тёмной крови на запястьях и ладонях. Тело чуть раскачивалось на весу.

Глядя на подвешенное на столбе тело, Гэрэл пытался найти какие-то плюсы в происшедшем. Мысли скользили отвлеченно, он наблюдал за их течением как будто со стороны. Мирное соглашение заключить уже не получится, но они смогут быстро закончить войну — со смертью Юкинари Рюкоку рухнет. Молва путешествует быстро; Гэрэл

был уверен, что не пройдёт и нескольких дней, как весть о гибели Юкинари облетит все Срединные Царства. Токхын согласился потом, когда жители столицы насмотрятся на тело вдоволь, отослать его рюкокусцам, чтобы те тоже удостоверились в гибели своего императора. Уже сейчас рюкокусцы, не зная, что случилось с их императором, были деморализованы и терпели одно поражение за другим. А удостоверившись в том, что Юкинари мёртв, они наверняка будут подавлены окончательно и сдадутся без боя.

Гэрэл по-прежнему лелеял надежду на то, что ему не придётся увидеть Синдзю, и без того видевшую немало бед, сожжённой и разграбленной, поэтому такой исход событий — бескровная победа — представлялся ему наиболее желательным. Хотя Токхын, соглашаясь отправить тело Юкинари в Рюкоку, конечно, руководствовался не политической выгодой, а исключительно ненавистью.

— Говорили — красавчик, а он жуткий какой-то, — донесся до Гэрэла обрывок чужого разговора.

— И ногти посинели уже, глянь…

Неправильность происходящего продолжала грызть его. Как сам Юкинари отнёсся бы к тому, что из него сделали зрелище? Совершенно нелепая мысль — из всего происшедшего это уж точно не было самым худшим. И это ведь, в конечном счете, для того, чтобы избежать лишней крови. Быть может, Юкинари был бы не против. А если бы и против — не все ли равно теперь.

Залитую кровью одежду Юкинари начали облеплять мухи, и смотреть на это было просто невыносимо.

Однако трупу удалось покрасоваться на площади всего несколько часов — случилось кое-что совершенно непредвиденное.

Прибежал мальчик-слуга с донесением от стражников. Поприветствовав императора и генерала как положено, он взволнованно выпалил, заикаясь больше, чем обычно:

— Там у ворот дворца… человек странный. Хочет поговорить с императором. Он ни о чем не просит, говорит, что, наоборот, сам хочет предложить кое-что интересное. Впустить его, Ваше Величество?

— Странный? И чем же он странный? Почему его вообще не прогнали сразу? — рассеянно отозвался Токхын. Было видно, что он вот-вот отмахнется от мальчишки.

— Да он из этих самых... Он похож на… — мальчишка замолк, стрельнул глазами в Гэрэла, затем со всей доступной ему вежливостью сформулировал: — У него необычная внешность. Волосы рыжие, как у водяного из сказок.

Взгляд Токхына тут же стал внимательным и сосредоточенным.

— Я с ним поговорю. Что еще он сказал?

— Сказал, это насчет мертвого императора. Еще сказал, что занимается наукой.

— Он монах? — В Чхонджу занятия наукой были не в чести — позволить себе подобное дуракаваляние обычно могли только монахи.

— Да, даос…

К даосам каждый народ Земли Четырёх Богов относился по-своему.

Северяне, привыкшие полагать свою родину колыбелью учёности и потому отвергавшие все подряд религии и суеверия, на даосов смотрели с насмешкой. Надо сказать, те и сами не особенно стремились в Страну Черепахи, знали, что в других местах их приветят с куда большей охотой. Где? Да к примеру, в Рюкоку. Жители страны Юкинари были суеверны, любопытны и отнюдь не чурались новшеств, и как следствие — интересовались даосами и их учением довольно живо. Когда Гэрэл гостил в Синдзю, он несколько раз замечал на

улицах города какого-нибудь важного сановника в компании советчика-даоса в ярком, как небо, синем наряде. Но сам Юкинари был, похоже, совершенно равнодушен к модным веяниям, поэтому при дворе небесно-синих одежд Гэрэл не заметил.

Запад вечно раздирали войны; казалось бы, лучше бы даосским мудрецам туда не соваться, да и люди могли бы найти себе занятие попрактичнее, чем приобщаться к новому учению, однако же совались — одни и приобщались — другие. Находили в этом учении что-то такое, что помогало сносить тяготы войны. Еще несколько десятков лет назад обвинение в колдовстве или оборотничестве могло в одночасье превратить влиятельного вельможу в самого ничтожного из евнухов при дворе. А сейчас каждый дурак в Чхонджу умел гадать по гексаграммам, вошли в моду астрология и алхимия, а император Токхын со своей влюбленностью в сверхъестественное первым подавал подданным пример.

В полудиких, неупорядоченных кочевых племенах-государствах Юга жили люди с таким же неупорядоченным сознанием, богатым на фантазии и всяческие причуды. Они не видели в даосах вообще ничего из ряда вон выходящего. Те занимали должное место в общей волшебной картине пряного, яркого южного мира. В этих краях, собственно, учение даосов и зародилось, но популярности не приобрело и двинулось дальше, в другие земли — туда, где у него был шанс прослыть хоть сколько-то необычным. Ну да, волшебники, говорили про даосов кочевники, — летать умеют, двигать время, плавят там где-то у себя в горных монастырях пилюли бессмертия. А чего тут удивляться? Самое обычное дело. Но если верить россказням кочевников, то получалось, что по их степям до сих пор двенадцатиногие олени бегают и фениксы с ветвей слетают. Ни науки у кочевников, ни государственности, зато богов и божков у них больше, чем звёзд на небе, и каждый из этих богов подношений требует… Да что с них взять, с южан. Впрочем, на Юге и впрямь было много такого, что жителям других стран показалось бы волшебным. Чудаковатые шаманы — полуженщины-полумужчины; Чужие, которых, правда, последние лет десять никто не видел; «белая кровь», которых чужеземцы часто путали с Чужими, особенно если те выделялись среди обычных людей так, как Гэрэл. На этом фоне необычность даосов несколько меркла.

В одном сходились жители всех стран и краёв: даосов никто особенно не любил. Просто потому, что те сами никого не любили и, в отличие от последователей многих других учений, отнюдь не считали, что для достижения просветления надобно совершать добрые дела. Хотя, по правде сказать, что там они себе считали — никто толком не знал. Но что их не любили — факт. Интересовались; где-то уважали, побаивались, где-то — ни то, ни другое. Но не любили.

Сам Гэрэл до поры до времени был к такому явлению, как даосы, равнодушен — точнее, просто не имел никакого определённого мнения по их вопросу. Потому что ни разу всерьёз с ними не сталкивался.

Но настал день, когда Гэрэл твёрдо усвоил, что даосов следует бояться.

Если увидишь даоса — беги от него так далеко, как только возможно.

Даос, постучавший в ворота императорского дворца, именовал себя Ху-сяньшен — Господин Лис.

Он оказался вовсе не похож ни на священнослужителя, ни на почтенного мудреца. Лицо Господина Лиса красноречиво свидетельствовало о частых нарушениях режима сна и любви к бурным возлияниям. Предыдущий вечер мудрец — судя по всему вышеописанному да ещё по синяку на скуле — как раз провёл в каком-то кабаке. Да и одежда его больше походила не на халат монаха, а на наряд бродяги или разбойника. Словом, вид у этого человека был самый мошеннический из всех, что Гэрэлу доводилось видеть.