Сломленные
Шрифт:
Облегчение от того, что она не уходит, не подготавливает меня к тому, что происходит дальше.
Она касается меня. Не тканью, а тёплыми, нежными пальцами. Сначала безопасно. Аккуратными поглаживаниями вдоль линии роста волос. Прослеживая бровь. Скулу. Она накрывает ладошкой мою челюсть, и я разрешаю своей щеке повернуться к теплу её руки. С тех пор как кто-то касался меня прошло так много времени. Так много, что, пока она остаётся на левой стороне моего лица — на целой стороне, — я могу дать ей волю касаться меня целую
Но она не останавливается на ней. Сердце запинается, когда я чувствую, как другая её рука задевает мой правый висок.
Я пытаюсь увернуться, но она обхватывает моё лицо ладонями. «Не надо», — безмолвно молю.
Но она не слышит.
Я втягиваю воздух, когда она бережно, с благоговением, проводит ласковым пальцем поверх моей правой скулы. А потом ниже.
Она трогает мои шрамы. И я разрешаю ей.
Три линии, сбегающие вниз по лицу, неизменно напоминали мне порез росомахи. Будто это когти животного ударили меня по лицу, а не умышленно занесённое лезвие беспощадного афганца. Все три линии она прослеживает мягко, задумчиво, словно думая, что может исцелить своим прикосновением.
Прикосновения, в конце концов, прекращаются, и я остро ощущаю потерю, когда её руки исчезают с моего лица. И это чувство усугубляется, когда она встаёт, подбирая чащу с кровавой водой.
— Я принесу тебе лёд.
Я вновь дотрагиваюсь до неё, на сей раз до запястья, как и прежде, без слов, умоляя остаться, но сейчас она аккуратно отстраняется, и я её отпускаю.
Поднимаюсь на ноги и иду к огню, впиваясь спокойным взглядом в пламя, теряясь в мыслях об Оливии и опасности, которую она собой представляет.
В этот раз, когда она возвращается, я готов к ней.
Она встаёт передо мной, предлагая пакет со льдом. Когда я не обращаю на него внимания, она слегка хмурится, как будто посчитав, что я капризный ребёнок, неподчиняющийся указаниям няни.
К чёрту. Я выбиваю пакет из её руки, и прежде, чем он ударяется о пол, обнаруживаю, что обнимаю одной рукой её за талию, притягивая к себе нежно, но твёрдо. Другой рукой бережно скольжу под волосы, останавливаясь на гладкой коже задней части её шеи.
Из раза в раз я говорил себе, что больше не буду её целовать. Что это она меня поцелует.
Но я не соблазняю. Я хочу её. Так ужасно хочу, что от этого больно.
Я встречаюсь с ней глазами, наблюдая за тем, как шок уступает место желанию. Она тоже меня хочет.
Намеренно перевожу взгляд на её рот. «Поцелуй меня», — безмолвно прошу я. А потом повторяю вслух:
— Поцелуй меня, Оливия.
Она качает головой.
— Пожалуйста, — шепчу я. Мне всё равно, даже если придётся умолять. Мне всё равно, даже если она поцелует меня из жалости. Она нужна
Её глаза темнеют, и я готовлю себя к тому, что она отпрянет.
Но вместо этого она придвигается ближе, пока мы не сталкиваемся грудью, а её глаза не оказываются на уровне моего подбородка. Одна моя рука крепче обнимает её спину, в то время как другая — играет с мягкими волосками у основания шеи.
Её руки опускаются к моим бёдрам, и моё сердце начинает биться сильнее.
Медленно, неторопливо, она вскидывает голову, устремляя взгляд от подбородка к губам.
Не могу больше ждать. Я опускаю голову, едва заметно наклонившись вправо, когда ненадолго прижимаюсь к ней губами. И снова, на этот раз дольше.
На третий раз её рот сталкивается с моим.
Поцелуй горячий, голодный, каким-то образом медленный и неистовый одновременно. Оторвавшись от моих бёдер, её руки тянутся за тканью футболки, привлекая меня ещё ближе, тогда как одна моя рука движется по всему её телу, а другая нажимает на заднюю часть шеи, удерживая её губы слившимися со мной.
Я слегка сгибаю колени, подстраиваясь под её рот в жажде оказаться ближе, но этого недостаточно. Мой язык ищет и находит её, поначалу застенчивый, но куда более осмелевший, когда поцелуй становится взрывоопасным.
Ладони зудят от желания двигаться. Мне хочется касаться её всюду. Хочется, чтобы она оказалась обнажена у камина. Но сейчас я решаю, что этого достаточно. Должно быть достаточно.
Наконец, она отстраняется, и я отпускаю. Её дыхание затруднённое, хриплое, а грудь поднимается и опадает, будто не в состоянии отдышаться.
Сам-то я точно не могу. Из-за неё я забываю дышать. Из-за неё я забываю обо всём.
— Это было… — она замолкает.
Про себя заполняю пробелы за неё. Глупо. Безответственно. Безумно.
Восхитительно.
Ничего такого она не произносит, вместо этого просто качает головой, будто прочищая её.
— Мне нужно идти, — говорит она, резко убирая от меня руки, будто не может вытерпеть прикосновения ко мне.
Я моментально отпускаю её, пусть и изнываю от желания притянуть обратно, просто держать её.
Она уже почти отворачивается, но прежде наклоняется за пакетом со льдом. Рука с зажатым в ней льдом движется к моему лицу. Она замирает на мгновение и почти отодвигается, затем хмурится и решительно, но осторожно прижимает лёд к моему носу.
— Подержи его минут тридцать, — произносит она мягко и властно одновременно.
— Хорошо, — грубовато отвечаю я. — Не хотелось бы, чтобы опухший нос испортил другие совершенные черты моего лица.
— Нет, — соглашается она, награждая меня слабой улыбкой. — Нам бы этого не хотелось.