Слоны Ганнибала
Шрифт:
Какие корабли плавали в южных морях! О, эти сорокапушечные корабли в пороховом дыму салютов и сражений! Голубые с золотом. Резные Нептуны, трезубцы и нимфы на корме, балюстрады капитанских мостиков, золоченые решетчатые фонари, хлопанье парусов и свист ветра в снастях. Они плавали в другом, не нашем, свежем, как детское утро, климате, возили в Европу ром, индиго, перец или имбирь. Капитаны, в пудре и кружевных жабо, в красных камзолах и черных треуголках, с могучими икрами, обтянутыми шелковыми чулками, с медными пряжками на башмаках, смотрели в длинные подзорные трубы на пахнущие цветным одеколоном острова. Но уже ни один торговый дом на свете не торгует теперь индиго.
Именно
Принадлежавший Ост-Индской торговой компании корабль «Благое Предприятие» шел из Батавии в Европу с грузом индиго, ванили и мускатных орехов… Сказать по правде, это был не бриг «Благое Предприятие», а грязный коммерческий пароход «Бонифаций Бромлей», который вез из Мельбурна в Нью-Йорк прозаический груз австралийской шерсти. Этакий типичный карго, с желтой трубой почти на корме, с неуклюжими мачтами, напоминающими все что угодно, даже подсвечники, но не мачты. Много дыма, шесть узлов.
Когда мы проходили мимо Маркизовых островов, капитан, пьяница и картежник, вынул трубку изо рта и сказал:
– Месяца три тому назад где-то здесь пошел ко дну пароход американской линии «Ауризония». Никто не спасся. А на нем было триста пассажиров, не считая команды.
Мы держали курс на Панаму. В те дни судьба сделала меня матросом. В третий раз я проделывал рейс Мельбурн – Нью-Йорк. Экзотика Океании уже приелась. А на борту – пьяница капитан, богохульник первый помощник и второй, читающий каждый вечер Библию, грубые ребята в кубрике и китаец на должности кока.
Все случилось так неожиданно, что мало кто успел подумать о душе, прежде чем пошел ко дну. Раздался грохот взрыва, старенький карго переломился пополам, как кусок пирога, и камнем стал тонуть в кипении водоворота. Едва занимался рассвет, люди спали внизу, на палубе был только я да плотник Майкл Брукс. Я успел схватить спасательный пояс. В голове была единственная мысль: возможно дальше отплыть от страшного водоворота. Последнее, что я увидел, была черная корма, вдруг поднявшаяся над водой; и свежая красная краска киля. Какой-то человек, раскинув ноги и руки, летел в воздухе. Я узнал его, это был плотник. Все остальное увлёк за собой в пучину пароход: людей, шлюпки, груз. На море остались только маслянистые пятна и пустые плетенки. Я был жив, но почти сходил с ума от потрясения.
Еще можно было бороться за жизнь, надеяться, ждать счастливого случая. Но предпринимать было нечего. Может быть, подберет проходящий невдалеке пароход? Только бы не акулы! Вот метнется в воде сильная тень, перевернется вверх нежно белеющим жирным брюхом, и тогда конец. Акул не было, но были долгие муки жажды, голод, как трезубцем вспарывавший внутренности. Мне хотелось кричать, проклинать весь мир. Сознание с каждым часом покидало меня, начиналась
Земля оказалась такой, какой ее рисуют в детских книжках. Песчаная отмель, кокосовые пальмы, розовые раковины на сглаженном волной песке. Земля. Значит, я спасен.
Около меня стояла на коленях, опираясь ладонями о песок, загорелая девушка. Ее растрепанные светлые волосы свешивались на лицо, голубые глаза с безумным страхом смотрели на меня. Она была боса, а разорванное во многих местах платье едва прикрывало ее худенькое тело. Увидев, что я открыл глаза, она отскочила в испуге. Пересохшими губами я спросил:
– Где я? Что со мной?
Девушка стала что-то говорить на незнакомом языке. Потом закрыла руками лицо и заплакала. Я приподнялся и оглянулся вокруг. Все было ясно: меня выбросило на берег морское течение. Девушка повторяла:
– Ауризония! Ауризония!
Я вспомнил о словах капитана. Но жажда сжигала меня. Я показал рукой на кокосовый орех. Девушка догадалась, лицо ее стало серьезным. С нетерпением я ждал, пока она разбивала о камень орех и принесла мне его черепки с белой сочной мякотью. Я наслаждался пищей, радовался спасению. Потом заплакал, стал целовать руки моей спасительницы.
Ее звали Лайла. Она была норвежкой, но немного говорила по-английски. Когда с «Ауризонией» случилась катастрофа, успели спустить только одну лодку. Но в шлюпке было столько людей, что она перевернулась. Когда лодка снова приняла нормальное положение, в ней остались только толстый пастор и Лайла. Потом приплыли еще три женщины и раненый матрос. Остальных затянуло в глубину. Матрос умер в тот же день, а во время скитаний погибли от жажды и остальные. Лайла сбросила их трупы в море. Вот почему у нее в глазах светилось безумие.
К месту гибели спешили другие суда, но течение уносило лодку и прибило к берегу этого острова. В ту ночь, насытившись кокосовым молоком, Лайла спала на песке, а лодку, к сожалению, снова унесло в море. С тех пор прошло три месяца. Лайла питалась кокосовыми орехами, спала на пальме и каждый день плакала.
Я слушал ее рассказ, прерываемый слезами. Потом снова пил кокосовое молоко.
Несколько дней я едва мог ходить от слабости. Потом мало-помалу силы вернулись. Опасаясь диких зверей, я смастерил примитивное оружие, привязав к куску пальмового дерева острый камень. Но Лайла уверяла, что на острове никого нет, кроме бабочек и птиц.
Несколько раз мы обходили вокруг острова по пляжу, в надежде увидеть на горизонте дымки пароходов. Но море было пустынным. Так мы и ходили, она в остатках белого платья, я обнаженный до пояса, обросший бородой. В том месте, где была небольшая бухта, мы открыли однажды в зарослях хижину. Увы, она оказалась пустой. Много лет тому назад ее построил из ветвей какой-нибудь случайно попавший на остров рыболов. Но в хижине мы нашли подобие ложа из пальмовой трухи, а на полке медную кастрюлю, заржавленный нож с костяной рукояткой и вилку о двух зубцах. Третий был сломан.
Мы поселились в этой хижине, жили в ней долгие месяцы, спасаясь от разразившихся над островом тропических дождей. В глубине острова, среди скал и неприступной растительности, поднималась гора, вероятно, потухший вулкан. Может быть, его кратер служил резервуаром для стекавшего в бухточку ручья.
Если бы на моем месте оказался Майкл Брукс, наш пароходный плотник, грубый и дикий человек, Лайле пришлось бы плохо. А я учился в университете, всю жизнь мечтал написать книгу о человеческой душе в понимании гностиков. Для меня Лайла была воплощением несчастья. Но на острове стояли такие томительные лунные ночи.