Словарь запрещенного языка
Шрифт:
Еще роман. Владимир Кислик, многолетний отказник, ученый-физик, какую-то часть срока заключения провел на Азовском море. В городе Жданове (!) строили металлургический комбинат. Работал сварщиком. И был у него самоучитель «Мори» (на иврите означает «мой учитель»). Однажды (он не помнит, кто) привезли ему словарь Шапиро, сказали, что от Эдуарда Кузнецова (участника «самолетного дела», сейчас в Израиле — главного редактора газеты «Вести»). С помощью словаря Владимир Кислик проспрягал все имевшиеся в «Мори» глаголы — во всех временах и возможных формах, исписал толстую тетрадь и переправил с оказией в Москву одному из учителей иврита. Тот проверил и прислал обратно... Так вот учили иврит, когда он был под запретом.
Все это происходило после смерти Феликса Львовича Шапиро. Не выпало ему удачи — подержать в руках свой словарь. Успел он выполнить только первую корректуру. Об этом рассказала по приезде в Израиль Рахель Павловна Марголина, его прилежная помощница, знавшая иврит и переписавшая от руки все слова,
У книг своя жизнь, у людей — своя. Феликс Львович Шапиро, составитель первого, чудом изданного в СССР через 46 лет после революции иврит-русского словаря,
родился возле Бобруйска 17 апреля 1879 г. в семье учителя хедера. Понятно, что он получил традиционное еврейское воспитание. Незадолго до смерти он писал Аврааму Капу, американскому профессору (присылавшему ему книги на иврите): «Право исполнять обязанности раввина я получил, достигнув жениховского возраста, затем (хицацти вэнифгати) — это устойчивое старинное выражение Барух Подольский переводит как «глянул (я) вокруг и был захвачен», то есть захвачен жизнью [а не как в сборнике статей и материалов о Шапиро (Иерусалим, 1983 г.): «посмотрел и передумал». По смыслу близко, но оттенок другой].
В 18 лет он начинает учить русский язык, читает русских классиков. После учительского института всей душой стремится в Санкт-Петербург, но въезд зуда ограничен для евреев и, узнав, что «вид на жительство» может дать диплом дантиста, переквалифицировался, стал дантистом на час. Итак, с 1905 года Феликс Львович в Петербурге. В 1907 году он женился на Минне Лазаревне Вайс, красавице, которая была ему верной спутницей на протяжении более полувека.
Сначала были частные уроки иврита, затем преподавание в училище ОПЕ — Общества для распространения просвещения между евреями в России. Об этом обществе можно прочесть в книге Михаила Бейзера «Евреи в Петербурге» (141-я книжка издательства «Библиотека Алия», 1990 год). Отмечу только маленькую неточность. Автор сообщает, что Шапиро жил в Петербурге до 1915 года, тогда как сам Феликс Львович в большой и увлекательной научной работе о горских евреях-татах сообщает, что с 1913 по 1923 годы он жил в Баку. И в Баку, и до этого в Петербурге, он много печатается. Достаточно назвать несколько его работ, чтобы понять область его интересов: «Старый и новый хедер», «Высшие школы еврейских знаний (ешиботы)», «Страницы из истории женского образования», «Книги пророков», «Народная школа и реформа «хедера», рецензии на книги «Детство» и «Воскресение» Толстого, «Дон-Кихот»Сервантеса, на сказки «Тысяча и одна ночь» — в связи с их переводом на древнееврейский. Всего 84 работы на трех языках (перечень составлен самим Феликсом Шапиро). Еврейская тема, идиш и иврит с 20-х годов уходят в подполье и возникнут только в конце 50-х. 85-й пункт перечня гласит: «Это уже 1956-й год. Оттепель — курс языка иврит. Грамматика, хрестоматия и словари. Словарь принят в печать Издательством литературы иностранных языков». Из всего намеченного напечатан только словарь, и то после смерти автора. Он умер в 1961 году. Чем он занимался почти 40 лет? Организовал первую Азербайджанскую опытно-показательную трудовую школу, учил учителей создавать учебные пособия и политехническое оборудование. Надежда Константиновна Крупская в 1933 году написала похвальный отзыв на его «Передвижные выставки учебно-наглядных пособий в борьбе за политехнизацию школы».
Ведь все же как-то надо жить,
Ведь могут вправду задушить Всё — здравый смысл и волю...
Наум Коржавин
Дом для беспризорников он организовал еще до Макаренко. Из Баку переехали в Москву в 1924 году. Работал в Книготорге и в Комитете трудовых резервов. Вышел на пенсию. «Был старый, — пишет дочь, Лия Феликсовна Престина, — надломленный, больной человек. И вдруг... оживает... молодеет».
Феликса Шапиро в середине 1953 года приглашают работать в МГУ, на факультет восточных языков, и в Институт международных отношений, и в Высшую дипломатическую школу. По понятным причинам его ученики — не евреи. А он преподает им язык Талмуда и Танаха. Письма из Москвы полетели во все концы мира. И стали поступать книги и словари. Шапиро понял, что без иврит-русского словаря не обойтись. Значит, он его должен сделать. Обязан. Это его миссия. Получив толковый
словарь Авраама Эвен-Шошана и словарь Меира Медана, он приступает к делу. В течение всей работы, занявшей почти 8 лет, Феликсу Львовичу помогали его ученик и ассистент Абрам Иосифович Рубинштейн и Рахель Павловна Марголина. Труднейшей задачей для Шапиро стало нахождение русских эквивалентов, и по оценке специалистов, точность в разграничении значений и их оттенков средствами русского языка превышает иногда точность исходного материала.
Вот мы и вернулись на круги своя, к словарю, — главной работе и итогу жизни Феликса Львовича Шапиро.
Я думаю, что мне удалось прочесть о Феликсе Львовиче все, что написано о нем (до сих пор) и все, что написал он сам. Но благодаря внуку Шапиро, Володе Престину, мне посчастливилось посмотреть видеопленку, на которой Феликс Львович заснят в кругу семьи и друзей. На седер Песах празднуют его 80-летие. Он в черной кипе, ермолке, сохранившейся, наверное, от отца. На экране
...И по всему этому я без всякого усилия представляю себе, как он входит в мой ульпановский класс, где я учу азы иврита. «Мори» (мой учитель) — грузный человек низенького роста, уже седой, без шляпы и усов, каким был в молодости, и даже без галстука, мы ведь в жаркой стране и... дома. Он говорит: «Алеф — первая буква еврейского алфавита, ее цифровое значение — один, единица. Посмотрите, как красива эта буква. И он пишет ее на доске: ““. Вот вы и стали грамотными людьми. А известно ли вам, как называют на иврите безграмотного человека? (эйно иодея цурат алеф) — тот, кто не знает изображения алефа...
Мне кажется, его глаза смеются. Но чудеса только начинаются. Он говорит: «Наша неделя начинается после субботы». ' (йом алеф) – первый день недели, воскресенье. Как просто, как логично: день первый, йом алеф... Есть много свидетельств того, что словарь Шапиро стал для многих не только и не столько словарем, но и учебником истории, иудаизма, кратким курсом сионизма, энциклопедией еврейского духа, родником творческого вдохновения. Вот и для меня это беседа с мудрым, удивительным человеком, о котором до сих пор было так мало рассказано. И сколько тайн он унес с собой!.. Интересующимся могу сообщить, что пять первых материалов, связанных с именем Шапиро, были опубликованы в 17-м томе Еврейского самиздата в 1979 году, к 100-летию со дня его рождения — авторы этих материалов тогда были в отказе, потом почти все приехали в Израиль. Усилиями одного из них, Семена Кушнира, бывшего иерусалимца, был составлен и вышедший в 1983 г. в Израиле сборник статей Ф.Л. Шапиро и материалов о нем.
Чтение некоторых работ Шапиро навело меня на мысль, что в Феликсе Львовиче остался нереализованным талант писателя, может быть, драматурга. Его исторический очерк о старом и новом хедере в Бобруйске можно ставить на сцене, например, в жанре хасидского мюзикла. Жаль, что на бумаге я не могу доказать вам этого... По словам Володи Престина, дед так увлекательно и живо, вместо русских народных сказок, рассказывал ему истории из Танаха, что оживал каждый рисунок Гюстава Доре.
Не скрою, мне приятно думать, что многие тысячи репатриантов узнали о личности автора уникального словаря из моей давней радиопередачи, которую по просьбам радиослушателей неоднократно повторяли. Но, выразив надежду, что в честь 30-летия выхода в свет словаря (1993) будет организован специальный вечер, я не предполагала, что дочери автора словаря, Лие Феликсовне Престиной, удастся в короткий срок организовать такой вечер в Беер-Шеве. Зал был переполнен. Затем подобные вечера прошли в других городах.
И, наконец, мне удалось установить факт, о котором не знал никто из родных Феликса Львовича. Оказалось, что он писал стихи. Уезжая в Израиль, Рахель Марголина оставила у близких знакомых пакет, обозначив его кодом «Японская шкатулка». Кто бы ни был, сказала она, если он придет в их дом и произнесет слова: «Японская шкатулка», — ему можно отдать этот пакет. В 1965 году сестре Рахели, Ципоре (она жила в Израиле), удалось съездить в Москву. По просьбе Рахели Павловны она встретилась с К.И.Чуковским. О второй просьбе вы уже догадались. Что же хранилось в таинственной шкатулке? В ней были письма погибшего на войне сына Рахели Марголиной и... стихи Феликса Львовича, обращенные к ней самой и написанные на иврите. Он писал их в 1960 году, за год до своей смерти. Рахель Павловна бережно хранила его стихи до последнего дня своей жизни. Когда на ее могиле (она ушла из жизни в 1971 году) ставили памятник, тот же друг, что годами хранил «Японскую шкатулку», только что сам ступивший на землю Израиля, положил в его подножие горсть земли, привезенной с могилы Шапиро, с подмосковного Востряковского кладбища. Но где же мне искать эти стихи? Из четырех сестер Марголиных в живых осталась только Кция Павловна, но она приехала только в 1973 году и понятия не имела, о чем речь. Стихи, видимо, оставались у сестры Ципоры. Однако и ее уже нет на свете. Из всех родственников я выбрала ее сына, может, потому, что он учитель. Авремеле (так все называют Авраама) удивился моей просьбе поискать в архивах покойной матери пакет со стихами на иврите. «Какие стихи! Никаких стихов у меня нет». Как в детективном фильме, я попросила его на всякий случай записать номер моего телефона. Через две недели звонок. Авремеле строго спросил, кто я такая и почему мне известно, что хранится в его доме. «Как вы узнали, что стихи именно у меня?». А я, еще не веря удаче, ответила как герой Шолом-Алейхема: «Вычислила». Он был поражен. Он их нашел. И, не доверив почте, привез мне их сам, из Кирьят-Гата в Тель-Авив. Так мы узнали, что Феликс Львович на старости лет не просто увлекся, но и полюбил, был по-юношески влюблен в свою верную помощницу, умную, преданную, благородную и красивую Рахель Павловну Марголииу. Вот они, эти узкие листочки тугой желтоватой бумаги со столбиками стихов на иврите, написанные его рукой...