Словенка
Шрифт:
Пройтись по берегу озера летом — хорошо, но на лодке по нему проплыть ещё лучше.
Гореслава легко правила, лодочка с радостью слушалась его. Был бы рядом Стоян, похвалил бы сестру. Но с собой девушка его бы не взяла, помешал бы только тишину лесную слушать.
Лодочка по воде плыла, словно лебёдушка, стараясь не тревожить покой Водяного.
Вспомнила Наумовна, что при впадении Быстрой в озеро, в зарослях ольховых растёт цветок, краше которого нет в лесу. Направила она свою лодочку к тем зарослям, да вдруг вздрогнула,
На мелководье, среди ольхи, чернели чьи-то сапоги. Видно, вода вынесла человека на берег.
Страх долго боролся с любопытством. Гореслава и хотела подплыть поближе, да боялась: вдруг чужак встанет и схватит её за косу. Но человек не двигался, и девушка решила, что если она подплывёт со стороны озера, то незнакомец её поймать не сможет.
Человек, вынесенный на берег водой, лежал лицом к земле. Рубаха на нём была разорвана, штаны все в грязи. По одёже девка смекнула, что незнакомец не из соседних печищ, да и на княжих кметей тоже не похож. Волосы у него были тёмные, вьющиеся, сам он роста большого, плечист и несколько полон. В руке сжимал он меч, длинный, с узкой рукоятью. Не словенский он.
Тут заметила Гореслава, что одёжа-то на нём в крови перепачкана: либо зверь, либо человек напал.
Стала девка править к берегу, спрятала лодочку в густых зарослях и побежала к кузне. Мудрёна Братиловна знает, что делать, не даром родители мудрой нарекли.
От быстрого бега щёки раскраснелись; коса на плечо упала. Возле двора кузнеца Гореслава отдышалась и тихо в ворота постучала.
Залаяли собаки, выбежали к ней, узнали, завиляли хвостами. Скрипнула дверь, отворились ворота, вышла к гостье ранней Мудрёна Братиловна в одной рубахе, лишь платок на плечи набросила, глянула исподлобья: зачем пожаловала.
— И часа не прошло, как солнце встало; Сила только что в кузню ушёл, а ты уж в гости пожаловала.
— Не я хотела потревожить я вашего покоя, да привела сюда чужая доля.
— О чём баешь, девка глупая?
— На берегу Медвежьего человека видела. Лежит пластом, рубаха в крови. Не из нашего печища он.
— Не меня бы звала, а Радия или Увара. Силу не хочу беспокоить: не любит он, коли кто от наковальни его отвлекает. Обожди немного.
Через некоторое время вышла Мудрёна уже в понёве и убрусе.
— Ну, славница, теперь расскажи толком, что случилось.
— Решила я на лодочке по озеру покататься, и вынесла меня вода к зарослям ольховым. Присмотрелась я: там человече лежит. Не из нашего печища.
— Вот что, Наумовна, беги к Радию (ты лучше меня тропки лесные ведаешь), скажи ему: пусть парней собирает. А я к Силе пойду, он-то знает, что делать.
Шибко бежала по лесу Гореслава, только пятки сверкали. Вывела тропинка к родному двору; мимо хотела пробежать, да Наум остановил.
— Куда спешишь, горлица, дом свой сторонкой обходишь?
— Спешу я, батюшка, Мудрёна Братиловна
— Давно ли кузнечиха тебе матерью стала?
— Уж, не осерчай, батюшка, беда приключилась.
— Что за беда?
— Чужака я на озёрном берегу видела, раненого.
— Об этом следовало прежде мне сказать, а не кузнечихе. Ну, ступай себе к Радию, а я вятших мужей соберу.
Радий сидел во дворе и что-то мастерил. Приметив Гореславу, робко жавшуюся у ворот, он отложил свою работу и пошёл ей навстречу.
— С чем пожаловала, славница? Батюшка прислал?
— Нет, Мудрёна Братиловна велела.
— Ну-ка сказывай в чём дело.
Девка подошла к крылечку, села. Нужно отдохнуть после быстрого бега, иначе ничего толком не скажет.
— Чужой человек на бережку лежит. Может, мёртвый, может, нет.
— Так что от меня треба?
— Велела передать Мудрёна Братиловна, чтоб парней собирал.
— Никогда я зверя не боялся, один на медведя ходил. Не бояться мне и человека. Веди туда, где его нашла.
… Робко раздвинула ольховые ветви Гореслава и отшатнулась при виде чужака. Радий отстранил её, подошёл поближе; за ним подбежал Лайко, обнюхал и отошёл.
— Мёртвый он, — сказал охотник. — Нечего пужаться.
— Кто ж его убил?
— По чём мне-то знать. Может, зверь лесной, может, человек. Из-за моря он, я таких в городище видел.
Когда отошли они на несколько шагов, вышли из леса мужики: кто с дубиной, кто с топором, а у кого и лук. Впереди всех Сила-кузнец, словно могучая сосна посреди молодого ельника.
— Прочь отойди, охотник, — сказал Сила.
— Я не боюсь мёртвых, — Радий с места не двинулся, — и про вас, Сила Жданович, то же думаю.
— Так мёртв он?
— Словно шкура звериная.
Кузнец подошёл к чужаку, повернул лицом к светлому солнышку.
— Свей или урманин, — процедил он сквозь зубы. — Ишь, как перед смертью оскалился.
Наум, неподалёку стоявший, подошёл к Гореславе, положил руку на плечо.
— Ступай домой, дочка. Добромира за тебя тревожится.
Послушалась девка, берегом озёрным к печищу пошла.
— Я девку провожу, а то голова закружится, в топь забредёт или в воду упадёт, — услышала позади себя голос Радия.
Гореслава обиделась: это у Ярославы головка при виде крови закружится, а у неё нет. Девушка часто видала, как шкуры звериные снимали, да и саму отец шутки ради учил из лука стрелять. Конечно, хорошо стрелять она не научилась, однако, с десяти шагов, может, и попала бы.
Наумовна специально медленно шла по лесной тропе, останавливалась, цветы собирала, плела венок для Желаны. Девчонке она его ещё вечор обещала, да после встречи с Радием и слов добромиреных не могла об этом и подумать. Конечно, Желана могла и сама сходить в лес, набрать дивных цветочков, но дальше поля никогда не ходила.