Словно птица
Шрифт:
– Я возьму его, – говорю я и тянусь к лебедю.
– Я же сказал тебе, со мной все в порядке, – рычит папа, начиная злиться.
Он подсовывает руки под птичье тельце и поднимает его. Я бегу вперед и звоню в дверь. Ответа нет. Спешу к задней двери. Папа медленно идет за мной. Я слежу за ним как можно незаметнее, стараясь понять, выглядит ли он так же плохо, как в заповеднике. Но вроде бы ему лучше. Он почти такой же бодрый, как обычно.
Дедушка на веранде: сидит в плетеном кресле и смотрит в поля, простирающиеся за домом. Я поворачиваю голову и стараюсь
– Невозможно, – говорит он. – Для лебедей теперь все слишком застроено. Молочная ферма им точно не понравится.
Я продолжаю стоять на цыпочках, всматриваясь в блестящую на солнце воду, но озеро далеко, поле очень большое и на нем слишком много коров.
– Но ведь стае нужно было где-то остановиться.
Папа качает головой:
– Это озеро испортили коровы. – Он оборачивается и смотрит на дедушку, сидящего на веранде. – Открывай дверь.
Щеки у папы снова покраснели, мускулы лица напряглись. Дедушка до сих пор нас не заметил, так что мне приходится стучать в окно, чтобы привлечь его внимание. Увидев меня, он широко открывает глаза, как будто старается сообразить, кто я такая. Слышно, как начинает рычать его старый пес Диг. Дедушка смотрит поверх моего плеча и, заметив папу с лебедем на руках, крепко сжимает губы. Потом достает ключ из-под пустого цветочного горшка и открывает дверь.
– Зачем вы мне это притащили? – сразу спрашивает он.
– Это вместо приветствия? – бормочет папа.
Я делаю шаг вперед и начинаю объяснять:
– Лебедь налетел на провода линии электропередачи у болот над заповедником, и мы подумали, что ты сможешь ему помочь.
Папа кивает, подтверждая мои слова.
Дедушка поднимает глаза к небу.
– И он жив?
– Пока что да, – отвечает папа.
Дедушка отворачивается.
– Вы же знаете, я не лечу лебедей.
Я хватаю его за руку.
– Пожалуйста, – прошу я и быстро перевожу взгляд на папино лицо. – Просто помоги нам донести его до твоей операционной.
Проследив за моим взглядом, дедушка тоже начинает внимательно всматриваться в папино лицо. Наверное, и он замечает, что папа неважно выглядит, потому что неожиданно вздыхает и протягивает руку к лебедю. На папином лице ясно читается удивление, когда дедушка подхватывает птицу и забирает ее из папиных рук. Но на лебедя дедушка не смотрит. По-прежнему не сводя глаз с папы, он тихо говорит:
– Теперь не волнуешься из-за того, что у меня дрожат руки? – бормочет он.
Я вдыхаю поглубже и готовлюсь к их спору. Обычно при встрече рано или поздно они начинают пререкаться.
Но сейчас дедушка медленно выдыхает.
– Смелое решение – привезти его сюда, – говорит он.
– Это была идея Айлы, – отвечает папа и кивает в мою сторону. – Я собирался отвезти его в нормальную клинику.
Я хватаю дедушку за руку и веду к старому дому,
– Тебе не тяжело? – спрашиваю я.
Но дедушка как будто совсем не ощущает веса лебедя. Пока мы идем к дому, я еще раз оборачиваюсь и смотрю на поля. Никаких птиц в небе. Их нигде не видно. И лебединого клича тоже не слышно.
Я включаю свет в операционной в старом доме. Все выглядит так же, как мне помнилось, только пахнет по-другому. Медицинские плакаты на стенах пожелтели по краям; углы, приклеенные липкой лентой, загнулись. Дедушка несет птицу через приемную сразу в операционную и кладет на металлический стол. Папа отстал от нас лишь на пару шагов; он закрыл дверь перед носом у Дига.
В операционной запах ощущается сильнее. Пахнет одновременно чистотой и смертью, как будто все поверхности здесь до блеска оттер скелет. Помню, как мы последний раз собрались здесь все вместе. Это было года два назад. Тогда между нами лежал другой дедушкин пес, Роки, весь в крови: его переехал грузовик. Когда дедушка сделал псу обезболивающий укол, его голова откинулась набок. Он так и не проснулся.
Папа со скрипом приоткрывает окно и встает у него, глубоко дыша. Потом замечает, что я смотрю на него, и кивком головы указывает мне на лебедя. Я возвращаюсь к дедушке. Он ощупывает птицу. Качает головой, касаясь крыльев. Я протягиваю руку и глажу лебедя по шее, дотрагиваюсь до холодных мокрых перьев.
– Ты можешь помочь ему? – спрашиваю я.
Дедушка не отвечает, только продолжает надавливать пальцами на тело лебедя в разных местах. Потом поднимает взгляд к папе.
– Мы не могли оставить его, – тихо говорит папа. – Он бы там умер.
– Он все равно умрет, – отвечает дедушка. – На нем живого места нет.
Я отхожу от стола. Не хочу ему верить. Но глаза лебедя уже начали закрываться, а в горле слышится ужасный булькающий звук.
– Ты ничего не можешь сделать?
Дедушка переводит взгляд с папы на меня. В его лице что-то меняется, выражение становится мягче.
– У птицы серьезно сломано крыло, – говорит он. – Я могу попробовать зафиксировать его, но подозреваю, что у него еще случился разрыв печени при падении в воду. Вот почему он издает такие звуки.
Папа отходит от окна и приближается к дедушке.
– Ты ведь можешь что-нибудь сделать, – говорит он, глядя на него в упор; его щеки раскраснелись. Я вспоминаю, какой больной и горячечный вид был у него в заповеднике, когда он опирался рукой о машину. Не хочу, чтобы сейчас это случилось снова.
– Попробуй что-нибудь, – шепчет папа.
– Может, пулю?
Они смотрят друг на друга. Лебедь слегка шевелит лапой, и я снова перевожу на него взгляд, думая, как, наверное, сейчас больно этой несчастной птице. Но она очень мужественно переносит мучения, это уж точно. Когда я снова поднимаю глаза на папу, он смотрит на меня: наверное, хочет понять, собираюсь ли я плакать. Но, как и лебедь, я хорошо умею скрывать свои чувства.
– Если птице так больно… – начинаю я, – может быть, дедушка прав.