Слово и «Дело» Осипа Мандельштама. Книга доносов, допросов и обвинительных заключений

Нерлер Павел

Постепенно в протоколах начало мелькать и имя О.М. [348] Впервые – 11 января 1938 года, во время второго допроса Лившица, когда он, называя немало имен, раскрывал «механизм» писательской контрреволюционной организации, направляемой из Парижа Кибальчичем (Виктором Сержем) [349] . Свою «активную троцкистскую деятельность» Кибальчич развернул еще в период 1929–30 гг., «устанавливая связи с наиболее реакционной частью ленинградских писателей» [350] .

348

Со многими из названных арестованных писателей – и прежде всего с Лившицем, Стеничем и Выгодским – О.М. связывали многолетние дружеские связи

349

Этому

допросу, по-видимому, придавалось особое значение. Это видно уже из того, что все подписи, стоящие под протоколом, принадлежат работникам «руководящего звена»: начальнику IV отдела Карпову, его заместителю Федорову и начальнику 10-го отделения Гантману. Лившиц подписал каждый лист и поставил итоговую подпись: «Ответы на вопросы с моих слов записаны верно. Б. Лившиц».

350

Там же. С. 94. Сам Лившиц в этой структуре якобы «опекал» часть ленинградских писателей, в частности, членов группы «Перевал», а остальных «курировал» Н. Тихонов.

Весьма существенно, что и сам Кибальчич на собственном допросе от 7 марта 1933 года, будучи спрошен следователем о своих литературных связях, сказал:

Знаю многих писателей в Москве и Ленинграде. Почти ни с кем не встречаюсь регулярно. Среди писателей, более близких моих знакомых: Н.Н. Никитин (встречались часто в 1929–30 гг., теперь реже, даже редко); Б.К. Лившиц, с которым меня сближает его хорошее знание французского языка; К. Федин, Б. Пильняк, О.Э. Мандельштам, Б.М. Эйхенбаум, К.А. Большаков – со всеми встречи теплые, дружеские, но редкие. [351]

351

Там же. С. 93 (со ссылкой на сообщение В.А. Русаковой).

Аттестуя Л.М. Эренбург «троцкистским эмиссаром», напрямую связанной с Кибальчичем, Лившиц помянул и О.М.:

Уже первая встреча с ней в 1935 г., с глазу на глаз, убедила меня в том, что я имею дело с человеком антисоветски настроенным. Ее возмущало отношение советской власти к писателям, в частности, «расправа» с Мандельштамом (он был тогда арестован и выслан за контрреволюционную деятельность). Она очень горячо говорила о том, что «у вас в СССР никто не может выражать откровенно своих мыслей». [352]

352

Там же. С. 95.

Отвечая на вопрос следователя о террористическом характере их (то есть заговорщицкой) организации, Лившиц сказал:

Призывом к террору были и стихи Мандельштама, направленные против Сталина, а также те аналогии, которые я проводил, сравнивая наши годы с 1793 годом и Сталина с Робеспьером.

В 1937 году у меня дома собрались Тихонов, Табидзе, Стенич, Юркун, Л. Эренбург и я [353] . За столом заговорили об арестах, о высылках из Ленинграда. Тициан Табидзе сообщил об аресте Петра Агниашвили, зам. пред‹седателя› ЦИК Грузии, близко связанного с Табидзе. Далее разговор перешел к аресту Мандельштама, которого Табидзе также хорошо знал. Тихонов сообщил, что Мандельштам скоро должен вернуться из ссылки, так как заканчивается срок, на который он был осужен. [354]

353

Эта встреча состоялась в марте 1937 г.

354

Там же. С. 98.

Следующее упоминание О.М. – 31 января 1938 года, на допросе поэта С.М. Дагаева. Дагаев показал, что посещал совещания у Тихонова, где бывали почти всегда одни и те же участники организации: Бенедикт Лившиц, Вольф Эрлих, приезжавший из Москвы Павел Антокольский, жена Тихонова – М.К. Неслуховская и другие. Помянул Дагаев и О.М.: в марте 1937 года Тихонов собирался послать ему в ссылку 1000 рублей, будто бы «для развертывания антисоветской работы» [355] .

355

Там же. С. 102.

Вспомнил

О.М. и Ю. Юркун – на допросе 9 мая 1938 года, то есть тогда, когда О.М. уже и так сидел на Лубянке, о чем Юркун, конечно, не знал. Он охарактеризовал тринадцать членов «группы Лившица», в том числе и О.М., «активного участника контрреволюционных сборищ на квартире Лившица с 1928 г. В присутствии Н. Клюева, М. Кузьмина, К. Вагинова и меня, он вел антисоветскую агитацию, заявляя на притеснения цензуры и возмущался политикой советского правительства в отношении интеллигенции, которую, якобы, советская власть притесняет. Мандельштам в присутствии группы ‹…› читал свои контрреволюционные стихи» [356] .

356

Там же. С. 104.

Фактически О.М. включили уже в фигуранты дела, о чем недвусмысленно свидетельствует и приложенный к обвинительному заключению по делу Лившица список: «Лица, проходящие по следственному делу № 35610–37 г.», составленный младшим лейтенантом Павловым [357] . В него вошли все упомянутые в протоколах лица, как живые, так и мертвые, разделенные на пять категорий: 1) «осужден», 2) «арестован», 3) «устанавливается», 4) «за границей» и 5) «умер». Имя О.М. открывает столбик фамилий осужденных, кроме него там еще Заболоцкий, Берзин, Корнилов, Беспамятнов, Майзель, Л. Гумилев и Горелов.

357

Там же. С. 115. Список не датирован, составлен, предположительно, не ранее середины мая 1938 г.

Но формулировка «числится за Москвой», служившая своего рода охранной грамотой для О.М. в Воронеже, теперь означала другое: числится за Москвой – Москвой и арестован. Его индивидуальное следственное дело 1938 года содержит немало следов если не скоординированности, то взаимоувязанности с трагическим групповым спектаклем, срежиссированным на берегах Невы.

Да и сама Москва едва ли была заповедником хотя бы и социалистической законности. Но как ни старался О.М. напоминать о себе своими полными то гнева, то отчаянья письмами в Союз писателей, в редакции журналов или отдельным литераторам, Москва как-то подзабыла о нем.

Репрессии против писателей между тем шли и здесь – и под весьма знакомыми девизами.

Довольно экзотический – украинский национализм. Его жертвой пал Владимир Нарбут, арестованный еще в октябре 1936 года и расстрелянный на Колыме.

А не хотите ли еще один право-троцкистский заговор и теракт против товарища Сталина? – Пожалуйста! Извольте! Аж целых два! Два бывших вожака пролетарской «Кузницы», разочаровавшихся в Совдепии из-за нэпа, – Владимир Кириллов и Михаил Герасимов – были арестованы под этой маркой (первый – в Пензе, 30 января, а второй совсем незадолго до возвращения О.М. – 16 мая 1937 года), оба были расстреляны 16 июля того же года [358] .

358

Шенталинский В. Преступление без наказания. М., 2007. С. 458, 459, 551.

Одним из первых в Москве – 4 ноября 1936 года – арестовали прозаика Михаила Карпова [359] , давшего показания на Ивана Макарова, Василия Наседкина и Павла Васильева. Макаров якобы одобрил предложенную Бухариным директиву о физическом устранении Сталина, а исполнителем наметил П. Васильева, который через своего тестя, И.М. Гронского, мог бы добиться у Сталина аудиенции.

6 февраля 1937 года, даже без оформленного ордера, на улице арестовали Васильева, а 7 февраля – Макарова [360] . Их дела вел оперуполномоченный 9 отделения 4 отдела ГУГБ сержант госбезопасности С.Г. Павловский – из «молотобойцев» [361] .

359

Там же. С. 430.

360

Там же. С. 436, 439.

361

Павловский Семен Г. (1906 – после 1951), мл. лейтенант (позднее, по некоторым сведениям, капитан) ГБ, оперуполномоченный 9 отделения 4 отдела (аналог СПО в 1934 г.) ГУГБ НКВД; в 1952 г. осужден к принудительному лечению, умер в казанской психбольнице. На первоначальном этапе следователем у Васильева был И.И. Илюшенко, которого вскоре отстранили от дел за попытки отвести от поэта обвинения в террористической деятельности (Там же. С. 440, 447).