Слово и дело. Книга 1. «Царица престрашного зраку»
Шрифт:
И сбегался народ на призыв веселый, на запахи разные.
– А с чем они у тебя? – спрашивали.
Тут просто отвечать нельзя. Коммерцию надо так делать, чтобы тебя запомнили и полюбили. Потап отвечал нараспев:
Имеются с лучком и с перцем,а также из собачьего сердца,из телячьего, слышь, рожна,даВмиг лоток расхватывали. Потап несся обратно домой, а там бабушка Акимовна уже запарилась, у печи стоя. Шквырело у нее тут все, фырчало в масле постном. Обжигаясь, дуя на пальцы, кидала бабка свежие пироги на лоток, осеняла их крестным знамением:
– Торгуй – веселись, подсчитай – не слезись!
Весело было Потапу. Только под вечер сунулся он за пазуху, чтобы выручку достать, а кисета с деньгами уже не было. С горя трахнул Потап лотком об мостовую. А за спиной кто-то смеяться стал над его горем. Обернулся – Ванька Каин стоит и кисет с его денежками за шнурок на пальце раскачивает.
– Твой? – спросил Ванюшка, подходя. – Ну, забирай. Пошутить я хотел. Для меня это не деньги… Ну, здравствуй, дяденька Потап, вот и привел господь боженька сповиданьице нам устроить.
– Ша! – отвечал Потап, кисету радуясь. – Ты больше не воруй у меня даже в шутку. А ныне я не Потап из деревни Сурядово, а Полонов прозванием… Вот расторгуюсь на пирогах, думаю баню открыть. Баня – дело прибыльное, а расход малый: дрова да веники. Я уже невесту себе приискиваю…
Пошли они по улице. Ванька Каин у господина одного прохожего достал табакерку из шубы его, понюхал табачку и обратно тавлинку сунул (прохожий этой ловкости даже не заметил).
– Я тоже уладил жениться, – чихнул Ванюшенька. – Да не дается мне, стерва, приходится с блудными девами пробавляться. Уж така красавушка писана… собою вдова солдатская будет, мужа ее татары в Крыму угрохали, а она цветет, словно маков цветочек. Всю душу мне иссушила. А зовут ее Ариною Ивановной, по-благородному же еще красивше – Ириной!
– Ты воровство брось, – говорил Потап. – Погубишься.
– Нет! – сказал Ванька Каин. – Я вить не ворую. На што? У меня в дому ныне в карты играют. Я немца одного нанял из Китай-города, он мне монеты на машинке стучит в подвале. Я эти деньги на стол игорный выпущаю, вот они по Москве и расходятся…
– Ой, погибнешь с тобою, – заторопился Потап. – У меня жизнь новая, хорошая. Ты уж, Ванька, не подходи ко мне более. Прощай!
– Прощай, Потапушка, – отвечал Каин. – Я вить добро твое упомнил навеки. Рази обижу когда человека хорошего?
Пошлялся Ванька к недотроге своей, вдове солдатской.
– Не мучь меня, – просил. – Уж ты ступай за меня.
– Была женою солдата честного, а быть воровскою женой не желаю. Ты уйди от меня, ворог, не искушай… Деньги ворованы – не деньги! От них прибытка и счастья не бывает.
– Дура! – отвечал ей влюбленный Каин. – Да ты смаку-то жизни и не ведаешь. Один день воровской десяти лет в нужде стоит. Будь моей, и тогда завертится жизнь наша в музыке.
– На што? Чтобы и мне ноздри потом вырвали?
Ванька уже привык к доступности женской, а тут все
– Я от полковника Редькина бежал, – сообщил. – Ныне дело воровское закончил. Иду вот. На парусную фабрику, где паруса флоту шью. Женился и живу ладно. Иглы швейные и крестики божии по деревням торгую, с того и сыт… Ты меня оставь!
Ванька Каин скоро попался на облаве, которую устроил в Москве на воров Иван Топильский, для этого случая из столицы прикативший. Хватали всех подозрительных, пытки начинали с десяти часов пополуночи и оканчивали их лишь в половине третьего часа пополудни. Крепкое, видать, было здоровье у воров. Но и крепкие были нервы у допытчиков! Ванька Каин, страхов натерпясь, решил судьбу свою из застенка выкручивать. Для этого умным не надо быть – только крикни «слово и дело». Он его крикнул, а потом уже стал думать, что сказать сыщикам по «слову и делу».
Явили его пред светлые очи самого Топильского.
– Слово за тобой было, – сказал он ему, – теперь дела ждем… Ежели дела не явишь, мы за пустые слова тебя расшибем!
– Хочу непорядочные поступки свои искупить правдою, как перед сущим, – отвечал Каин. – Мало того, в покаяние свое желаю реестр на московских воров составить. И впредь буду на них показывать, за что прошу сыщиков ваших меня более никогда не трогать.
– Гладко говоришь, – улыбнулся Топильский.
– А пишу еще глаже, – похвастался Каин.
– Да ну?
– Вот те крест! На том и стою, что грамотен…
Топильскому, плуту великому, Каин понравился. Почуял он в нем душу себе родственную. Велел цепи расковать, сказал кратенько:
– Вали на всех!
Тот и поехал:
– Есть на Москве вор Болховитинов, сам из дворян, академию воровскую содержал, учил, как воровать, а ныне жительство имеет в «печуре», как у нас зовется яма, под мостом вырытая. Есть и купеческий сын Елисей Буланов… Криворот Немытый, государыню нашу хулил злодейски, а людей ножиком губливал…
– Мало ты знаешь, – покривился Топильский.
Каин и не хотел всех выдавать. Ежели крупных воров продать, то воровской промысел на Москве утихнет. В памяти выискивал знакомцев – кого бы не жаль? Вспомнил жулик молодость горемычную и людей, которые добро ему сделали:
– Вот и Петр Камчатка, вор дивнущий, ныне на парусной фабрике затаился, его на Балчуге сыскать мочно, где он иглы швейные и кресты нательные в лавках скупает… Вот еще человек в подозрении, Потап из села Сурядово, ныне Полоновым зовется, его в Зарядье пымать следует, где он пирогами торгует.
– Мало, – зевнул Топильский, равнодушничая.
– Так я вить к службе вашей тока примериваюсь. Погоди, господин хороший, я и до Макарьева розыск ваш протяну…
Ваньку выпустили с солдатами. Ходил он по городу и указывал, кого из воров брать. Взяли из-под моста «академика» Болховитинова, с ним и тетрадь была толстая, куда он вписывал, как бухгалтер, когда и сколько с воровства выручил. Взяли и Петра Камчатку, от молодой жены и от фабрики навеки оторвав. Был схвачен на улице с пирогами вместе и Потап Полонов… Ванька Каин окреп, щеками залоснился, страхи прошли.