Слово и дело. Книга 1. «Царица престрашного зраку»
Шрифт:
– Вообще я сглупил с Волынским, – признавался теперь Бирон. – Это человек, которому прежде надо высадить все зубы камнем, а потом уже с ним разговаривать. Плуту один конец – веревка!
На пасху святую разговляться к Волынскому придворные уже не ехали. В тоске лютой христосовался кабинет-министр с Кубанцем своим, с дворней, с дровосеками и конюхами. Конфиденты, ради осторожности, более не собирались в доме его. От стола с куличом и пасхой, оставив детей играть с «крашенками», Артемий Петрович махнул на лошадях прямо к Миниху – врагу своему! Косо они
– Зла не таю, хотя ты, Волынский, немало повредил мне во мнении перед Бироном. Так и быть, заступлю слово за тебя перед государыней.
Анна Иоанновна на «заступление» ответствовала Миниху:
– Не пойму, из-за чего сыр-бор разгорелся? Волынского я знаю как облупленного. Вспыльчив и шумен, но служит настырно, охотно. Нешто я поверю, будто он Выборг и Ярославль поджигал? Глупцы городят несуразное… Пусть он служит и не тужит!
Шпионы герцога кинулись сразу к Бирону с доносом:
– Волынский-то ужом извернулся, в дом Миниха пролез, милость себе сыскал у графа, теперь они сообча вашей высокой светлости у престола самого мерзничают…
Бирон поделился с Рейнгольдом Левенвольде:
– С Минихом, который силен в своем закостенелом невежестве, мне сейчас не справиться. Но с императрицей о Волынском всегда столкуюсь. Кабинет-министр не так уж чист, каким рисуется ныне. Его грехи следует копать с Казани… по конюшням, по зверинцам!
От академического врача Дювернуа герцог потребовал точного протокола об избиении Тредиаковского. Врач охотно подтвердил, что спина поэта измолочена палками от самого копчика до лопаток. К тому же левый глаз сильно отечен от удара кулаком.
– Вот и отлично, – сказал Бирон, протокол к себе забирая. – Поэты иногда очень нужны для дел прозаических…
Из далекой Дании уже ехал в Россию человек для Бирона нужный, Алексей Петрович Бестужев-Рюмин, лакей угодливый, дружище бессовестный. Навстречу ему был выслан из Петербурга с гонцом указ: Бестужев заранее производился в действительные тайные советники. А это очень большая шишка! В таком же чине по Табели о рангах состоял и сам герцог Бирон – по званию обер-камергера. Два сапога – пара. Вот они столкуются, что делать дальше…
В марте месяце, шума не делая, арестовали Василия Никитича Татищева, отвели его в Петропавловскую крепость на расспросы. Иогашка Эйхлер принес эту новость Волынскому.
– Я уже вызнал, Петрович: его о нас не пытают. У него свои дела – по Оренбургу, по Самаре, по горе Благодати, дрался он с обер-бергмейстером Шенбергом, не давая ему Урал для Бирона разворовывать…
Татищев сидел под семью замками, изнемогая в борьбе непосильной, и печалился из заточения в таких словах: «…от злодеев мощных исчезе плоть моя, и вся крепость моя изсше, яко скудель…»
Молчи, Никитич! Ты себя уже спас!
В конце марта
Настал апрель, и зазвенели рассыпчатые ручьи.
Весна румяная предстала!Возникла юность на полях;Весна тьму зимню облистала!Красуйся все, что на землях.Зефиры тонки возвевают,На розгах почки развивают.Заботливые отцы семейств уже запасались свежими розгами для нравоучения чад любимых. До чего же хорошо сечь ближнего своего по весне, когда все в мире поет и расцветает, жизни радуясь!
Вот и кошки окотились в столице. Почасту ходили горожане по улицам, а из-за ворота шубы торчала смешная рожица котенка. Несли петербуржцы котят в забаву детям (под мышкой – пучок розог).
Весна, весна… Ах, как дышится весной!
Глава седьмая
9 апреля маркиз Шетарди отметил в письме к кардиналу Флери: «Волынский, третий кабинет-министр, накануне своего падения… двору известно вперед обо всем, в чем могли они его обвинить». В этот же день Бирон навестил императрицу. В руке герцога была челобитная, и он положил ее на стол ея величества. Большая жирная печать краснела ярко внизу бумажного свитка.
Анна Иоанновна пугливо указала на бумагу:
– Не хватит ли новые плодить? И без того тошно.
– Анхен, – отвечал Бирон, – я прошу суда над Волынским. Если не желаешь его судить, тогда… пусть меня судят!
Анна Иоанновна небрежно глянула на челобитную:
– Деретесь-то вы, а судить я должна. Про меня и без того газеты аглицкие пишут, будто все десять лет в крови купаюсь…
Бирон отстегнул от пояса пряжку с золотым ключом:
– Тогда… забирай! Ключ более не нужен мне.
– В уме ли ты! – возмутилась императрица.
– Да. Я возвращаю ключ своего обер-камергерства.
Ну, это уж слишком…
– Ах, так? – возмутилась императрица. – Может, заодно с ключом ты и корону герцогскую на стол мне свалишь? Ведь, если б не я, тебе ее не нашивать бы!
Но короны он не свалил. Бирон заговорил официально:
– Ваше императорское величество, всегда был счастлив угодить вам по службе, но сейчас не могу. В вашей воле избрать, кого вам желательней при себе оставить – меня или Волынского?
– Да что он сделал вам, Волынский этот?