Слово и дело. Книга 1. «Царица престрашного зраку»
Шрифт:
Ему грозили. Его пытались уговорить.
– Надо отступать, фельдмаршал, – требовали генералы. – Не упрямствуйте, Менгли-Гирей перегнал конницу от Перекопа в конец косы Арабатской – как раз туда, куда ведете вы нас. Одним ударом хан крымский дела свои поправит, а нам с кончика ножа даже спрыгнуть будет некуда… Здесь – вода, там – вода!
Ласси долго молчал. Потом сел на барабан, кожа которого, обветренная и сухая, скрипела под ним. Он плюнул в пламя костра и велел разбудить чиновников походной канцелярии.
– Вот этим господам, – он показал на генералов, обступивших его, – немедля выдать пасы до Киева… А чтобы
Фельдмаршал остался без генералов. Но с ним – солдаты, офицеры; с ним и калмыцкие тысячи на конях. С ним и моряки флотилии Бредаля, которая во мраке ночи сонно шевелила веслами галерными. Ласси долго ворочался на песке. В генеральских страхах была и доля истины. Они… правы! Армия сейчас – словно капля воды, стекающая по длинной ветке, и где-то есть конец, когда капля нависнет и сорвется, падая… куда?
Утром вернулись генералы. С понурым видом прощения просили. И пасы рвали, бросая клочья их себе под ноги – на песок.
– Прощаю вас, – сказал Петр Петрович. – Но доверия прежнего от меня не ищите. Черпайте, господа генералитет, примеры доблести от подчиненных своих, кои не пасов, а викторий жаждут…
Армия шагала дальше – по краю крымского лезвия, по гребню острому косы Арабатской. За тяжким покоем Гнилого моря угадывался, маня, зеленеющий Крым…
Армия Ласси не ведала, что творится в армии Миниха: Очаков был далек от них, дым его пожаров несло по другой стороне Крыма.
Очаковское пожарище благоухало смрадом трупным: мертвецы турецкие разлагались под руинами обгорелой цитадели. Над фасами крепости зыбко дрожали в горячем воздухе гнилостные испарения. Держать на этом гноище армию становилось опасно.
– Не пора ли нам уходить?
Миних сознавал, что двору венскому он неугоден. Ибо цесарцы хотели русскую армию себе подчинить. Сделать ее послушным орудием венской политики. Но фельдмаршал желал самостоятельности – для себя! И сейчас, прослышав о разгроме турками австрийских легионов, Миних со злорадством сказал:
– Манштейн! Ну-ка затащите ко мне фон Беренклу…
Венский атташе явился, и Миних заворчал:
– Не вы ли, сударь, утверждали, что русская армия – дикая и воюет не по правилам? Любопытно знать, каковы же правила в вашей армии, если ее в клочки разносят басурмане?
Цесарский майор ожесточился:
– Инструкция предписывает вам, фельдмаршал, следовать со своей армией на Бендеры, дабы положение нашей армии облегчить.
– Опять русским ваше г… месить? – рявкнул Миних. – Может, сознаетесь, майор, по чести: зачем ваш император старый в эту войну залез, как в лужу?.. Молчите? Понимаю вас.
– Вена не забывает, что наш принц Антон Брауншвейгский скоро станет отцом российского императора, и наш долг…
– Да бросьте! – отмахнулся Миних. – Едина цель у вас, чтобы солдат российских не допустить до Дуная и княжеств валашских. Но мы там будем! Так и отпишите в Вену…
– Вас ввели в заблуждение советники ваши.
– Нет! Я введен в истинность намерений ваших изо всего опыта общения с вами. А на Бендеры я пойду – торжествуйте!
– Аминь, – произнес пастор, утишая фельдмаршала (Мартенс боялся, что в запальчивости Миних наболтает много лишнего).
Фон Беренклу удалился, и Манштейн спросил:
– За
– Беренклу подлейше в Вену депешировал, что русские солдаты и вправду хороши, а я, великий Миних, будто недостоин носить чин австрийского капрала. Из Вены это письмо переслали в Петербруг, и… Вот копия с него, которую мне Остерман с любезностью переправил, чтобы кровь мне испортить.
В шатер шагнул штаб-доктор Павел Кондоиди и доложил, что в итальянской Мессине вспышка чумы. Следует отныне окуривать почту и курьеров.
– Мессина далека от нас, – ответил фельдмаршал. – А мы идем на Бендеры и, окуренные порохом, уже не заболеем. – Он повернулся к Бобрикову, спрашивая: – Что значит слово «Бендеры»?
Походный толмач развел руками:
– Не могу перевести, ваше сиятельство. С турецкого на русский лад получается такое: «Я хочу».
– А я вот не хочу… Бендер! – смеялся Миних. – Просто мне желательно сейчас отвести армию подальше от Очакова, в котором скопище трупов грозит нам гиблым поветрием…
В глубине лимана Днепровского моряки тем временем заложили шанец Александровский (и не ведали, что на месте этого шанца вырастет город благодатный – Херсон!). Казачья вольница улетала в степи, преследуя ногайцев, сама будто ветер степной, кони неслись под донцами, почти не касаясь травы… В Очакове спешно укрепили артиллерию, понаехали из России инженеры воинские; на кораблях с песнями и гвалтом прибыли в лиман коши запорожские, – всех их оставили крепость стеречь. А сама армия без торопливости потянулась шляхами в сторону Бендер.
– Что-то не подгоняют нас, – судачили офицеры. – Видать, маршал ради австрийцев ног ломать не желает. А вот об Ласси ничего не слыхать: не пропал ли со всей армией?
– Один раз, – сказал Ласси, – мы врага обманули. Но сейчас, кажется, Менгли-Гирей обхитрил нас. Сам хан поджидает армию в ауле Арабат, а мост из бочек у Сиваша, нами оставленный для ретирады, татары разрушили. Выход один: обмануть врага вторично.
С моря шла крутобокая скампавея под квадратным парусом и под веслами, которые взмахивались ровно, будто крылья большой птицы. С ходу она врезалась в берег – полезла форштевнем на яркий, слепящий от солнца песок. В воду, засучив штаны повыше, спрыгнул с борта скампавеи капитан Дефремери.
– Флот! – прокричал издали. – Флот подходит турецкий…
– Так деритесь с ним, – ответил Ласси. – Нам, сухопутным, с кораблями не совладать… Передайте привет Бредалю.
Порыв ветра рванул с гребня косы песок, сыпанул по людям, – сухо и жестко. На галере снова зарокотал, хлопая, парус. Скампавею качнуло, приподняв, и Дефремери на прощание сообщил:
– Буря! Еще вчера ждали… Буря поспешает!
С барабана, стоявшего перед Ласси, ветер сорвал карту и унес ее в небо – к большим и черным тучам, плывущим от Крыма. Скампавея отходила прочь, в знойных вихрях пропадала вдали Арабатская коса, от которой несло жаром, словно от печки. Парус брали в рифы матросы, одетые на голландский образец – в штанах до колен, в чулках рыжих, в шляпах, на горшки похожих. А на веслах трудились солдаты – полуголые, черные от загара, спины у них белые от соли. Над людьми гудела раздутая шквалами парусина, а двенадцать пар весел, вырубленных из русского ясеня, настойчиво вздымали воду под бортами скампавеи.