Слово и дело. Книга 2. Мои любезные конфиденты (др. изд.)
Шрифт:
– Бить в барабаны и литавры! Объявляем поход. Следуем дальше – на Царьград! Господа генералитет, поднимайте армию…
Армию сорвали с бивуаков – двинули на Буджак, на Бендеры, завоевывая край, утверждаясь в нем. Миних депешировал в Вену:
«…нам ненавистен позорный мир. Со стороны русских берут крепости, со стороны имперцев их срывают. Русские завоевывают княжества, а имперцы отдают неприятелю целые королевства. Русские доводят неприятеля до крайности, а имперцы уступают ему все, чего он захочет
Манштейн прервал его писание, доложив:
– Экселенц! К вам прибыл атташе французский барон де Тотт, чтобы проследить за исполнением договора о мире.
– Пусть его покормят. Французу я всегда рад…
Миних схватил перо, в ярости закончил письмо Карлу VI:
«Если не захотят даровать нам мир на выгодных условиях и вознаградить нас за Хотин и Молдавию, то я с помощью божией буду продолжать враждебные действия!»
Но атташе Франции за тем и прибыл в ставку русскую, чтобы действия военные пресечь. И проследить за отводом русской могучей армии – прочь, назад, за Дунай, к рубежам прежним… Повеяло ветром конъюнктур новых, сулящих новые выгоды, и Миних, винца подвыпив, увел французского посла далеко в степь.
– Когда увидите кардинала Флери, – сказал фельдмаршал без свидетелей, – передайте ему, что Миних всегда считал себя французом, лишь состоящим на службе короны российской…
Анна Даниловна Трубецкая вскоре принесла Миниху сына – Алексея. Осень стучалась дождями в молдаванские хаты. Пожухли травы на полянах, через луга пойменные шли по домам от холодных ручьев жирные гуси… Русские генералы, оскорбленные в своих жертвах, были с Минихом солидарны, и никакими силами их из Молдавии было не вывести. Приказ царицы не исполнялся: русские солдаты устраивались зимовать в деревнях молдаванских.
Крестьяне просили их жалобно:
– Вы уж не оставьте нас опять в неволе у турчина.
– Мы люди маленькие, – отвечали солдаты. – Мы бы вас и не оставили, нам тут с вами хорошо бы… Да как министры там?
Молдавия доцвела в печали осени поздней. Уходить было стыдно. Но уйти пришлось. На околицах деревень русских провожали плачущие молдаване. Последний раз потчевали солдат вином и брынзой.
– Прощайте, люди добрые! Даст бог, еще возвратимся…
– Придите, – отвечали молдаване. – Хоть к сынам нашим!
По улицам ясским ехал юный музыкант на коне. Все в орлах, в бахроме и позолоте, висли по бокам его лошади гулкие полковые литавры. Конь ступал под ездоком – в грохоте, и громадные котлы российских литавр мощно гудели над покинутою страной, словно раскаты громов пророческих… Вот это было страшно!
Из войны русско-турецкой победительницей вышла… Франция.
Белградский мир стал для России едва ли не унизительней мира Прутского при Петре I. Но тогда унижение можно было оправдать, ибо армия русская попалась в капкан армиям турецким вместе с императором и его женою. А сейчас подлый
Маркиз де Вильнев – от лица России – разбазаривал туркам завоевания солдат русских. Хотин, Яссы, Кинбурн, Очаков – все отдал! Возобновлять строительство города на Таган-Роге русские не имели права. От источника реки Конские Воды, впадавшей в Днепр, была проведена линия по карте до реки Берды, впадавшей в море Азовское, и эта линия стала новым рубежом России. По сути дела, Россия обрела от побед лишь небольшой кусок степей безжизненных, которые даром давай – не надо, ибо там, в степях этих, бродили разбойные таборы орды ногайской.
– Россия, – говорил де Вильнев туркам, – все-таки пролила немало крови в войне этой, и она не смирится, если кусок хлеба черствого мы не помажем ей маслицем… Что дадим им?
Турки и слышать более про Азов не хотели, они говорили маркизу: пусть русские забирают его себе, но крепость в Азове срыть надо заподлицо со степью, чтобы там пустыня осталась.
– Азов, – доказывали турки маркизу, – стал за последние годы развратной куртизанкой, которая столь много раз меняла поклонников, что более недостойна иметь мужа верного…
Россия, согласно договору, обязана была свой флот разломать и никогда более не плавать в морях Черном и Азовском – даже под торговым флагом. Купцы русские имели право перевозить товары свои только на кораблях турецких. Блистательная Порта соглашалась пропускать через свои пределы беспрепятственно паломников российских, идущих в Иерусалим на поклонение.
В прелиминариях договорных турки Российскую империю обозначали на старый лад, – как дикую страну Московию.
– А иначе и нельзя, – убеждали они де Вильнева. – Если скажешь «Россия», а не «Московия», народ османский не поймет, с какой страной мы воевали и с кем мир теперь заключаем…
– Боюсь, – вздыхал де Вильнев, – что русские возмутятся и царица не ратифицирует этой гадкой для России удавки.
Но паруса кораблей шведских, серые от дождей осенних, уже мерещились в окнах дворца Зимнего, и Анна Иоанновна поспешно апробовала трактат мира Белградского.
Только потом при дворе словно очухались:
– Батюшки святы! Про пленных-то мы позабыли…
Верно, о выдаче Турцией пленных на родину маркиз не проявил заботы. Анна Иоанновна тоже махнула ручкой:
– Ну и пущай околевают в полоне агарянском! Честные-то слуги престолу моему в плен добром не сдаются…
Елизавета Петровна, вступив на престол, до самого конца своего царствования будет выкупать из плена турецкого воинов русских, попавших в неволю басурманскую при Анне Иоанновне. Позже историки писали: «Россия не раз заключала тяжелые мирные договоры; но такого постыдно-смешного договора, как Белградский 1739 года, ей заключать еще не доводилось и авось не доведется! Вся эта дорогая фанфаронада была делом „талантов“ тогдашнего петербургского правительства и дипломатических дел мастера Остермана…»