Слово и дело. Книга 2. Мои любезные конфиденты (др. изд.)
Шрифт:
– Кто ты? – спросила та, что пришла сюда с Бироном.
Двойник ее скользил перед ней бесплотно.
– Стреляйте в нее! – велел Бирон караулу.
Вторая Анна Иоанновна шагнула вдруг назад, не оборачиваясь. И поднялась на престол. Медленно она опустилась на трон. Ее глаза уставились на царицу, светясь как-то дымно.
– Пошла вон, мерзавка! – вскричала Анна Иоанновна.
Ружья уже вскинулись, и тогда императрица странная поднялась в рост над престолом, выросла над балдахином во всю стать, и Бирон узнал в ней молодую Анну Иоанновну, герцогиню Курляндскую.
– Стойте! –
Но его императрица стояла рядом с ним, теплая, дышащая.
Ружья упали к ноге, грохоча прикладами.
Женская тень на престоле медленно растворялась в потемках Тронной залы, и Анна Иоанновна сразу ослабела:
– Это была о н а… смерть моя!
Стены дворца тихо потрескивали, словно таинственная самозванка проникла их насквозь, спеша наружу – прочь из этого проклятого дома в саду Летнем… Бирона колотило, зубы лязгали:
– Анхен, Анхен! Поскорей бы закончился этот год, а сорок первый год будет для нас с тобой уже прекрасен.
Анна Иоанновна резко повернула к спальням.
– Я не доживу до того года прекрасного, – сказала она…
Легенда с этим призраком на троне удивительно живуча. Сатанинской жутью она осела в памяти потомства, призрак во дворце Летнем закреплен в книгах мемуаристами времен минувших. И это неспроста! Баснописец века прошлого Иван Дмитриев слышал такие рассказы от своих дедов, свидетелей царствования Анны Иоанновны; он записал: «С давних пор и поныне от одного к другому переходит предание… Эта сказка, вероятно, выдумана была около двора и разглашена недовольными правлением императрицы».
В этом-то и кроется вся соль легенды!
Прежде смерти Анны люди уже облюбовали ее смерть.
Они ждали… Я сейчас тоже жду этой смерти.
Глава двенадцатая
Каждый вечер, устав после трудов праведных, два Ивановича, русаки природные (Ушаков с Неплюевым), императрицу в свои дела кровавые посвящали. Перед самодержицей курили палачи фимиам застеночный, и Анна Иоанновна смрадом этим дышала, аки духами парижскими… Видано ль дело! Сколь лет отцарствовала, сколь вредных голов отсекла, а – гляди-ка – новые выросли. Да и где? Перед самым престолом. Почти возле ног ее…
– Выходит, Остерман-то и прав, что предостерегал меня от Волынского. А князь Черкасский, даром что черепаха, а тоже… за моей же спиной хулил герцога! Я ему ныне доверия не оказываю. Пущай уж Остерман один в Кабинете Россией правит…
Доложили ей Ивановичи, что – страшно сказать! – в составе судебной Комиссии тоже конфиденты Волынского сыскались. Василий Новосильцев во многих грехах замечен, а князь Никита Трубецкой, что женат на известной Анне Даниловне, даже Липсия читывал, бесстыдник эдакий. Новосильцева велено в Тайную канцелярию тащить и допрашивать. А князя Никиту императрица к себе на чашку чая звала и за этого самого Липсия в морду его сама же лупила.
– Легчайше отделался, – говорили в аудиенц-каморе,
В середине июня, когда погоды жаркие были, Ушаков с Неплюевым решили дело Волынского приканчивать. Главные виновники выявлены – и хватит того, а то ведь Ушаков по опыту знал, что можно без конца людишек таскать, каждый свое городит, дело растет, архивы пухнут, так можно и до смерти не управиться.
– Ну их! – сказал Ушаков. – Давай, Иван Иваныч, объявим государыне, что и без того вин разных за всеми хватает…
Поехали они на лошадях в Петергоф, возле деревни Мартышкиной разморило их жарою, они в море, исподнего не снимая, купались. Свеженькие, как огурчики с грядки, предстали перед императрицей. Вогнали ее в скуку, обвинительный акт перед нею выложив.
– Сколько же здесь листов будет? Неужто читать мне все?
– Шестьдесят восемь листиков. Это экстрактно!
Экстракт носил торжественное название:
«ИЗОБРАЖЕНИЕ О ГОСУДАРСТВЕННЫХ БЕЗБОЖНЫХ ТЯЖКИХ ПРЕСТУПЛЕНИЯХ И ЗЛОДЕЙСТВЕННЫХ ВОРОВСКИХ ЗАМЫСЛАХ АРТЕМЬЯ ВОЛЫНСКОГО И СООБЩНИКОВ ЕГО ГРАФА ПЛАТОНА МУСИНА-ПУШКИНА, ФЕДОРА СОЙМОНОВА, АНДРЕЯ ХРУЩОВА, ПЕТРА ЕРОПКИНА, ИВАНА ЭЙХЛЕРА, ТАКОЖ О ИВАНЕ СУДЕ, КОТОРЫЕ ПО СЛЕДСТВИЮ НЕ ТОЛЬКО ОБЛИЧЕНЫ, НО И САМИ ВИНИЛИСЬ».
За окнами дворца искрило в глазах от воды прохладной. В кущах тенистых, пронизанных солнцем, птицы свиристели. Сливаясь с шумом водопадов, звучала в покоях царских игривая музыка Франческо Арайя. В соседнем зале камер-лакеи накрывали стол к ужину, оттуда звенело серебро, слышались бодрые, здоровые голоса.
– Истреблять зло надобно, – задумалась Анна Иоанновна над экстрактом. – Без Генерального собрания, чаю, не обойтись нам.
– Вестимо, – кивнул Ушаков.
– Премудро, – поддакнул Неплюев.
– А потому и велю созвать его, – повелела императрица.
Остерман такого созыва страшно боялся. Генеральное собрание обязано состоять из всех чинов первых рангов в империи. Значит, и он там должен быть…
– Марфутченок! – позвал Остерман жену. – Твой Яган опять помирает. Зови врачей, да скорее мне фиников сушеных… натрусь я, вроде желтуха у меня случилась… Ой, и тут кольнуло!
Из постели он рассылал указания всем немцам первых рангов, чтобы из дома не выходили. Ибо судить русских предстоит. Вот пусть русские их и судят себе на здоровье. А мы, добропорядочные германцы, судить русских не станем…
Русские персоны первых рангов отказаться от суда не осмелились. Только один смельчак нашелся – Александр Львович Нарышкин, который решил по стопам Остермана следовать. Тоже обильно натерся финиками, вроде бы желчь разлилась, и стал орать на весь дом:
– Помираю… Дохтура мне, дохтура…
Генеральное собрание Российской великой империи!
Вот ему и выносить приговор генеральный…
Были здесь русские сенаторы, были здесь русские генералы.
Всего 25 персон высших трех рангов!