«Слово о полку Игореве»: Взгляд лингвиста
Шрифт:
Отметим еще одно важное для нас обстоятельство. Очень сильно различаются по трудности имитация единичных фактов и имитация системных фактов. Например, изображая деревенскую речь, имитатор может вставлять время от времени несколько запомненных им словечек вроде давеча или намедни – это довольно просто. Гораздо сложнее правильно воспроизвести некоторое системное явление, скажем, яканье. Имитатор произнесет (или напишет) бяда, дяревня, но он вполне может вставить в свою речь и пясать вместо писать, а это уже неверно: и в
Вот яркий пример такого рода из творчества писателя, который по всемирному признанию обладал безмерной силой интуиции, – Федора Михайловича Достоевского. В романе «Братья Карамазовы» выведен среди прочих персонажей суровый монах-постник отец Ферапонт. Про него автор говорит, что он сильно окал («говорил с сильным ударением на о», как выражается Достоевский). А немного далее мы читаем: «А грузди? – спросил вдруг отец Ферапонт, произнося букву г придыхательно, почти как хер». (Ясно, что таким образом здесь описано фрикативное [?].)
Достоевский несомненно хотел показать читателю, что отец Ферапонт происходит из крестьян и необразован. Однако же в изображении речи Ферапонта он допустил прямую лингвистическую ошибку: оканье – черта северновеликорусская, а произнесение буквы г как [?] – черта южновеликорусская. Тем самым у русского человека вместе они не соединяются – именно так говорящего Ферапонта в действительности быть не могло.
Конечно, для художественного произведения такая деталь – это всего лишь небольшая неточность, обычному читателю незаметная. Но если бы кто-то вздумал сочинить речь от лица крестьянина и выдать ее за подлинную, а при этом допустил бы ту же ошибку, что у Достоевского, то лингвист сразу же понял бы, что перед ним подделка.
Этот пример наглядно показывает, как мало шансов у имитатора, даже при большом таланте, достичь полного успеха в имитации текста на чужом диалекте, если речь идет не о том, чтобы произвести желаемое впечатление на публику, а о том, чтобы пройти профессиональный лингвистический контроль.
Такое же положение и с имитацией древнего текста. Легче всего вставить в текст взятые из подлинных памятников необычные слова. Их можно набрать, даже не утруждая себя сплошным чтением объемистых летописей и т. п., – достаточно сделать выписки при просмотре. Совсем иное дело, когда требуется воспроизвести некоторую грамматическую закономерность, реализованную в выбранном памятнике, скажем, установить, по каким правилам в нем распределены комплексы типа слышалъ еси и типа еси слышалъ, и соблюсти эти правила в поддельном тексте. Здесь уже недостаточно не только беглого просмотра, но даже и полного прочтения памятника – необходимо провести специальное его исследование с данной точки зрения. Количество требуемого труда тут совершенно несопоставимо с заимствованием единичного слова.
Заметим, что с этой точки зрения позиция почти всех сторонников поддельности СПИ имеет следующую серьезнейшую слабость: в вопросах языка они ограничиваются только лексикой. И потому с легкой душой утверждают, что со стороны языка у Анонима не было особых проблем, так как все использованные им необычные древнерусские слова он мог взять из таких-то памятников.
Ниже мы стремимся уделять основное внимание тем аспектам языка, где как раз наиболее полно проявляется системность, – грамматике и фонетике.
В настоящее время усилиями
В версии подлинности СПИ эта картина объясняется без всяких затруднений: текст СПИ был создан в конце XII – начале XIII века и переписан где-то на северо-западе в XV или XVI веке. Проблема состоит в том, можно ли получить правдоподобное объяснение этой картины также и в рамках версии поддельности СПИ.
Если Аноним вообще существовал, то он безусловно стремился к тому, чтобы его произведение было принято за подлинное. Он хотел внушить читателям и будущим исследователям, что это произведение XII века, переписанное (с некоторыми искажениями) в XV или XVI веке.
Что касается тезиса Зимина о том, что автор не собирался никого обманывать {2} , то, как уже указано в § 1, такая версия невероятна: в этом случае огромные усилия, положенные им на то, чтобы изучить и правдоподобно имитировать не только язык XII века, но также и орфографические, фонетические и морфологические эффекты, которые должны были возникнуть под пером переписчика XV или XVI века, нельзя объяснить уже ничем, кроме прямых психических повреждений. Эту версию можно в дальнейшем уже более не принимать во внимание.
2
Ныне такое же предположение мы находим и в последней книге Кинана (2003: 424).
При создании фальсификата перед Анонимом стояло по крайней мере две разных задачи: литературная и лингвистическая.
Литературная часть задачи Анонима состояла в том, чтобы из материала Задонщины и летописного рассказа о походе 1185 г. (взятого в основном из Ипатьевской летописи) создать литературное произведение, которое общество примет за древнее. Эта сторона проблемы более всего и обсуждалась литературоведами обоих лагерей. С нашей точки зрения, в этой сфере имеется целый ряд надежных и чрезвычайно показательных фактов, ведущих к тем же выводам, что и лингвистические аргументы, разбираемые ниже. Но, как уже указано, в настоящей работе мы не касаемся этой стороны дела, а ограничиваемся только лингвистической проблематикой.
Лингвистическая часть задачи Анонима, очевидно, должна была состоять в следующем:
1) создать текст, удовлетворяющий грамматическим и лексическим нормам языка XII века;
2) сымитировать эффекты орфографического, фонетического, морфологического и иного характера (включая ошибки), которыми обычно сопровождалось копирование древнего текста переписчиком XV–XVI века;
3) сымитировать диалектные эффекты, характерные для северо-западных писцов данного времени.
Мы знаем теперь, что эти конкретные лингвистические задачи решены в тексте СПИ в целом очень хорошо. Так что не может быть и речи о том, чтобы Аноним решал их наугад, придумывая недостающие грамматические и лексические звенья просто из головы. Он безусловно должен был обладать в этих вопросах вполне достоверными сведениями.
Откуда он мог почерпнуть такие сведения?
Мыслимых путей только два: а) из грамматик и словарей; б) из собственных наблюдений над древними рукописями (или их изданиями), а также над современными славянскими языками и их народными говорами.
Первый путь в конце XVIII века (не говоря уже о более раннем времени) был в отношении грамматик предельно ограничен (см. об этом Исаченко 1941), а в отношении словарей еще практически закрыт: десятки слов, использованных в СПИ, не фигурируют ни в каких словарях того времени.