Слово — письмо — литература
Шрифт:
Может быть, без такого непомерного личногориска извлечь опыт и нельзя? Либо он недостоин и недостоверен (говорил же Паскаль, что полагаться можно на свидетельства только мучеников)? И если твойсобственный урок состоялся, дальше он никуда не исчезнет, поскольку сцепление с опытом других, с общей мыслью в намагниченной мыслительным трудом среде уже произошло, а значит, опять (и всякий раз сызнова) порождена необратимость случившегося.Стало быть, оно действительно случилось — с тобой, с другим, с любым, оно и вправду есть.Может быть, чего-нибудь стоящая мысль — вообще катастрофа для мыслящего. Но если не произойдет такой катастрофы мысли,может произойти катастрофа общества(пусть сначала невидимая — не обязательно немедленный крах, это может быть долгая деградация, «не взрыв, а всхлип», опять-таки по Элиоту). Может
Кстати, авторитет, что личный, что общественный, — это не государственный памятник и не государственно охраняемый монумент. Они тоже постоянно испытываются и пересматриваются. Тут бывают ситуации тяжелые, даже жестокие, но инициаторы такого пересмотра и интеллектуальное сообщество в целом на такие мучительные шаги все-таки решаются. Напомню много лет идущее в Европе и Америке расследование взаимоотношений Хайдеггера и его мысли с национал-социализмом и его идеологией (работы Виктора Фариаса, Рюдигера Сафранского и др.). Либо недавние публикации документов о нацистском прошлом таких значимых для мировой гуманитарии 1970–1980-х гг. фигур, как лидер «йельского деконструктивизма» Пол де Мэн или глава констанцской школы «рецептивной эстетики» Ханс-Роберт Яусс.
Так вот, мне кажется, что с процессами формирования интеллектуального, морального (да и политического, и любого другого) лидерства у нас в стране по-прежнему проблема. Может быть, это вообще главная и самая больная проблема интеллектуальной истории России. Травма ее, этой проблемы, неразрешенности, думаю, десятилетие за десятилетием и выступает в формах то внутреннего раскола, то внешнего гнета — как бы «под псевдонимами» то «западничества — славянофильства», то «революции и эмиграции», то «тоталитаризма и лагеря» (речь о них именно как о феноменах сознания,неизбывных наваждениях мысли)… Характерно ведь, что две самые развернутые и мощные версии Большого террора и ГУЛАГа — солженицынская и шаламовская (не походя о них здесь говорить!) — не создалисцепления мыслей и мыслящих, о котором шла речь, не были продолжены, развиты, по делу оспорены ни литературно, ни аналитически, не дали начало мыслительной традиции, школе самостоятельной умственной работы. Как-то оно так обычно и бывает, что дело — как у Степана Трофимовича Верховенского из «Бесов» — всегда останавливается на невротически-бесконечном сборе материала и-аутически-бесчисленных набросках всеохватного введения к…
Вопрос даже не столько в малом количестве людей и идей, не просто в их слабых силах (хотя и то и другое в стране, столько десятков лет гордившейся своими неисчерпаемыми ресурсами, согласимся, поразительно!). Вопрос — в социальных и культурных формах, позволяющих подхватывать, удерживать, передавать, усиливать, преображать начальный импульс. И в воле к такой форме, к подобному формотворчеству. Ровный гул нормальной и регулярной работы социального механизма — очень важная, незаменимая вещь. Вот, скажем, была такая чисто российская, а потом — советская форма взаимодействия людей, интересов, мыслей и текстов, как толстый журнал (уже давно и все больше, впрочем, вырождавшаяся в эпигонство, но не о том сейчас речь). Теперь этой формы нет или почти нет. И ничто пока не пришло ей на смену. Вокруг чего сегодня кристаллизуется или будет кристаллизоваться интеллектуальная среда, идти циркуляция новых идей — вокруг презентаций и премий, меценатов и спонсоров? Впрочем, будут ли тут еще сами идеи и проблемы, кроме чистой адаптации к окружению?
Или другая, в иных краях и обстоятельствах выработанная форма — американский университет как центр исследования, межличностных профессиональных коммуникаций, печатной публикации и преподавания разом (американское интеллектуальное сообщество, включая, кстати, как читателей новой трудной литературы, так и ее писателей, — это, в большой и важной части, именно академическая среда). В них сейчас учатся, переучиваются, преподают не так мало наших соотечественников. Дает ли это уже и даст ли в ближайшее время какой-то (и какой именно) импульс рецепции или инновации здесь?
Пока что новое возникает сегодня не столько в привычной для нас сфере образно-символического творчества, культуры («с большой буквы»), литературы («настоящей»). Скорей вперед вырываются (и становятся привлекательными для молодежи) нетрадиционные и даже «презренные» для носителей идеологии Культуры и Литературы области — массовые коммуникации, компьютерное программирование, потребление и развлечения, бизнес, наконец. Понятно, что проблему новых идей и интеллектуальных, моральных лидеров это не решает.
Однако, при общем спаде кратковременной политической мобилизации рубежа 1980–1990-х гг., при все меньшей управляемости страны, регионов, социальных групп, каждого человека по некоей одной программе из одной точки, все эти боковые ходы продвижения и карьеры для более молодых россиян, как и дополнительные занятия (подработка, участок, просто пассивное телесмотрение, благо телесериалы не иссякают!) для других, более старших, — вводят население в режим длительного, непростого, но все же некатастрофическогосуществования, цивилизационного привыкания.Конечно, оно может быть чревато и оползанием каких-то слоев, ослаблением и распадом отношений между разными группами. Не исключена даже пауза в производстве идей, в культуротворческом смысле (как минимум, на поколение, а то и на два). В любом случае место и статус страны в мире уже меняются и еще изменятся, а это, в свою очередь, трансформирует представления о прошлом, повлияет на историческое сознание. Ни гранитных репутаций, ни железных законов, ни абсолютных гарантий, ни готовых ответов тут, конечно же, нет. Она делается всегда сегодня.
Самопал [*]
Качество переводов в данной стране — прямой показатель ее культурного уровня.
Оно так же показательно, как потребление мыла или процент грамотности.
…есть же на свете просто ерунда…
*
Статья была опубликована в: Неприкосновенный запас. 1998. № 1. С. 60–64.
Первая мысль: не может быть. Не может Теофиль Готье писать фразами вроде: «Мои ресницы бесконечно удлинились, золотыми проводами закручиваясь на колесики из слоновой кости, которые самостоятельно вращались с заворожительной скоростью» или «Несколько смущенная и взволнованная, она, однако, держала в одной руке ногу, а другой играла концом косы, украшенной монетами, лентами и жемчугами» [294] . Не может он пользоваться оборотами наподобие эдаких: «Благодаря наргиле <…> голова Бен-Махмуда была несколько экзальтирована» или «спина и поясница покрыты ссадинами от тяжести корзины». Как не могут принадлежать Бодлеру подобные перлы: «Ламартин или Виньи дольше наслаждались публикой с более выраженным интересом к играм Музы, чем та, которая уже растолстела ко времени, когда Теофиль Готье определенно стал знаменитостью», «он набирается знаниями в университете», «катализатор для своей скороспелой способности к сновидениям». И даже в страшном сне ни Бодлеру, ни Гюго не пришел бы в голову суржик типа «мир позавидует нам за него» или, того пуще, «за прогресс я страдаю в настоящий момент»…
294
В переводе А. Худадовой, о котором составитель, кажется, не подозревает (Готье Т.Избранные произведения. М., 1972. Т. 1. С. 349), последняя фраза звучит так: «Казалось, гостья была чем-то озабочена; одной рукой она держалась за ногу, как это принято на востоке, а другой поглаживала косу, отягченную просверленными посредине цехинами, лентами и султанами из жемчуга». О В. Алексееве и В. Лихтенштадте, переведших «Искусственный рай» до него (первый издан в 1991 г., второй перепечатан в 1994-м), В. М. Осадченко — или его издатели? — тоже, вероятно, не осведомлены.
Тем не менее все это существует. В семи тысячах экземпляров. Именно таким тиражом московское издательство «Аграф» — опубликовавшее недавно, если говорить о переводах, заботливо подготовленный томик писем Оскара Уайльда — на сей раз почему-то решило выпустить в свет сборник «Искусственный рай. Клуб любителей гашиша» (1997), составленный, переведенный, откомментированный и снабженный предисловием В. М. Осадченко (кроме него над переводами работали Л. Перхурова и И. Карабутен-ко, плоды их трудов тоже цитировались выше). По предисловию, впрочем, тут же понимаешь, что манерой изъясняться все включенные в сборник либо цитируемые в нем авторы обязаны исключительно составителю и переводчику книги, «построенной на произведениях Шарля Бодлера и Теофиля Готье на тему о воздействии наркотиков на творческий процесс» (из аннотации). С подобной эхолалией в предложном управлении мы еще не раз встретимся. И познакомимся с этим панибратским тоном: «Великие учителя всех мастей, иногда спускающиеся со столпов, чердаков и насестов Высшего знания на безграмотную землю…» (Предисловие, с. 5). И подобный, с позволения сказать, русский язык многократно услышим: «Далее он совершенно удивительно выразился об обретении праведности через искусство» (с. 9), «Бодлер навязчиво искал у искусства духовное обоснование» (с. 10).