Слово
Шрифт:
Подумал и вдруг ясно и определенно понял, что не вернется сюда больше Катерина с дочерью, навсегда уезжает! А баржа уже середины достигла и понеслась вниз, влекомая полой водой. Лиц не рассмотреть, только машущие руки…
Закричал Петрович и побежал следом, по берегу.
— Катя-а-а! Ка-те-ри-на-а-а!!!
Бежал, падал, путался в тальниках и краснопрутнике — чаща кругом такая, что не продерешься. К тому же ручейки, овраги, залитые водой, и берег — валится, валится… Баржа все дальше, дальше уходит. Только настигнет Петрович ее, поравняется,
Очнулся Петрович, огляделся: баржи нет уже на реке, ушла, и место кругом незнакомое.
Посидел он на берегу, послушал, как журчит весенняя вода, как обрушивается яр, подмытый в глубине, и подался назад. От одежды лохмотья остались, босой, лицо ободрано, пальцы кровоточат. Наконец узнал место: в пятнадцати верстах от Останина оказался…
Люди потом говорили, дескать, провела тебя молдаванка: пока в ссылке была — пристроилась к мужику, чтобы нужду не терпеть, а срок вышел, и бросила. Зачем был ты ей, дремучий лесной человек, когда она к другой жизни привыкла? Он не верил и ждал. Но прошел год, другой, третий…
Видно, яблочки молдавские слаще лесной жизни.
…На заимку Петровича они пришли на закате. Успокоившийся мерин оглядел мутным взглядом белоствольные березняки, покосившуюся избу, разрушенное подворье и знакомым путем отправился в стайку. Там он протиснулся в ворота и лег, по-собачьи положив голову к передним ногам.
Петрович поднялся на крыльцо, дернул на себя дверь и остановился.
— Слушай, паря, а ты смеяться над книгами не будешь? — спросил он. — Я хоть и немоляка, но книги-то жалко… Старики мои наказывали беречь, не выбрасывать и в плохие руки не давать.
— Петрович… — сиплым от усталости и волнения голосом протянул Иван, однако старик не дослушал. Перешагнул порог избы и остановился, привалившись плечом к косяку…
В отделе редких книг и рукописей публичной библиотеки Анне и в голову бы никогда не пришло, что культуру иногда нужно защищать, как и свободу, — с оружием в руках.
Эх, не зря Никита Страстный, говорят, ездил всюду с маузером! Вот бы и ей тоже маузер или, на худой случай, ружье какое-нибудь.
Когда пришли на берег озера, Леонтий осмотрелся: Марья Егоровна была далеко, двое других покосников, сгребающих сено, едва виднелись сквозь осоку.
— Ишь, народу-то на лугах — никого, — сказал Леонтий. — Вёдро, убирать бы надо, а они и не думают. Дождя ждут, что ли…
Он примостился на кочке, зачерпнул в шляпу воды, напился и, утирая усы, проговорил:
— Холодная водичка… Видно, озеро глубокое, с ключами. В таком нырять нельзя. Нырнешь — судорогой сведет, и все… Ты садись, красавица, садись. В ногах правды нет.
— Змей боюсь, — сказала Анна. — Некоторые змеи тут кусаются…
Он понял намек, сверкнул глазами и, выплеснув воду, натянул шляпу на голову.
— Что за нужда привела тебя, девонька, в края-то наши? — не теряя самообладания, спросил Леонтий. — Что за интерес такой?
— Сено
— Нанялась, что ли? — прищурился Леонтий.
— Нанялась.
— А расчет чем берешь? Деньгами или…
— Добрым словом.
— Откуда будешь, красавица такая?
— С кудыкиной горы. Из-под пня осинового, из мышкиной норы.
Леонтий улыбнулся, огладил бороду и пошевелил плечами.
— Гляди-ка, печет и печет! — озабоченно сказал он. — И у воды спасения нет.
«В Бангладеш все колодцы пересохли, — вспомнила Анна. — Людей жажда обуяла».
Произнесенная Леонтием последняя эта фраза сразу и накрепко связала его с егановским кержаком Власовым. Теперь Анну мучил вопрос: был ли Леонтий в Еганове после ее неудачного визита к Власову? Если был, то теперь он имеет полное представление об экспедиции. Если нет, то можно еще поморочить ему голову, ввести в заблуждение, а самой тем временем немедленно ехать в Eганово. Теперь сомнений не было: книги у Власова есть, только принадлежат они наверняка Леонтию! Ведь спрашивала-то она о власовских книгах! А у Власова своих книг нет, и он не врал, рассказывал про свою мать и гармонь.
— А где мужик-то твой? — вдруг спросил Леонтий. — Давно его не видать…
— Во-он там, за кочкой сидит, — сказала Анна, указывая вдоль берега. — Взял ружье и сел. Говорит, может, утку подстрелю, к обеду… Ваня! — Она помахала рукой. — Не убил еще?
Леонтий громко расхохотался и сбил шляпу на землю.
— Веселая ты, девка! Коли не было бы у тебя мужика — посватался бы.
— Это мой брат, не муж, — сказала Анна. — Так что присылайте сватов. Но я подумаю, пойти — не пойти…
— Не-ет, — протянул Леонтий, — мне больше по нраву скромные девки, деревенские. А ты, видно, городская, ученая, из какой-нибудь академии…
«Все, — подумала Анна. — Он был у Власова. Только Власов знает, что я из академии…»
— Да мне и вера не позволяет на мирской девке жениться, — серьезно сказал Леонтий. — А вера наша крепкая, серьезная… Я вот побеседую с тобой, потом грех замаливать стану.
— Нас ведь никто не видит, — сказала Анна. — Никого же нет вокруг!
— А совесть-то моя со мной, — улыбнулся он. — И Бог все видит…
Анна еще раз отметила: играет кержака он превосходно, однако только играет и выдает себя за другого человека. Кто же он на самом деле?
— Ладно, девонька, ты скажи мне, что тебе надо от кержаков? Может, я чем помогу? — неожиданно предложил Леонтий. — Слышал, ты книгами интересуешься, читаешь хорошо.
— Ничего мне от них не надо, — отмахнулась Анна. — Поживем в Макарихе с братом, отдохнем от городской суеты да уедем.
— А где же книги выучилась читать? — не отставал он. — В академии?
— В академии, — согласилась Анна.
— Так я тебе могу дать книг, — сказал Леонтий. — У нас заповедь есть: дай жаждущему. А что не дать, коли охота к чтению есть. Я вот тоже книги люблю.