Слово
Шрифт:
Чем больше думала Анна, тем сильнее и неожиданнее подступали страх и растерянность. В самом деле, будто в тылу врага… Больше всего смущало Анну то, что Марья Егоровна вообще ни о чем не спрашивала. Вчера они пришли поздно, отыскали избу Белоглазовых, постучались и были впущены без слов. Так же без слов их накормили, уложили спать, и сегодня утром продолжалось то же самое.
— Вот туто-ка колба моченая, — потчевала Марья Егоровна. — Для аппетиту хорошо. Оно, правда, пахнет после изо рта, да кто тут нюхать станет? Ешьте хорошенько, ешьте, а на меня не смотрите, я дома.
— Спасибо,
— Крепко ешьте, — приговаривала Марья Егоровна. — С дороги-то всегда ести хочется. Дорога-то, она не токо ноженьки мотает, а и кишки на кулак…
Ну хоть бы поинтересовалась — надолго ли в Макариху, куда путь держите или самый естественный вопрос: откуда про нее-то узнали, про Марью Белоглазову?
Успокаивало и оставляло надежду единственное — их приняли, угощают, ночлег дали. Не выставили за ворота, не побрезговали мирскими людьми, не побоялись «опоганить» избу и посуду чужаками — словом, не сделали того, чего больше всего опасалась Анна. Это успокаивало, но и обескураживало.
После завтрака они вышли во двор и, не сговариваясь, сели на вросшее в землю бревно у плетня. Над Макарихой перекликались запоздавшие петухи, где-то брюзжал трактор, и поднималось розовое, но уже горячее солнце. Марья Егоровна, убрав со стола, повязала другой платок и, не говоря ни слова, куда-то ушла, как будто так и надо, оставив непрошеных гостей в полной растерянности. Едва она скрылась за калиткой, Иван Зародов встал и расслабленно прошелся по двору.
— Товарищ начальник, какие указания будут?
— Будут — скажу, — недовольно бросила Анна и отвернулась. — Ждите.
— Я и так вам в рот заглядываю, — вздохнул Зародов. — Может, дров ей поколоть? Глядите, какая куча чурок. А? Я ведь в прошлом тимуровец.
— Помолчите, пожалуйста, — поморщилась Анна. — Без ваших шуток тошно.
— Понял: бурундук — птичка, — сказал Иван и сел на место. — Кстати, а избу она не закрыла. Заходи и бери что хочешь… У них что здесь, другие социальные отношения?.. А я, пожалуй, дреману часок. — Он прислонился к плетню и закрыл глаза. — Бабушка придет — пихнете…
Может, пойти, походить по деревне, размышляла Анна, с чего-то начинать надо, не в гости приехали, на работу. Зайти к начальнику лесоучастка, все-таки официальное лицо, может, он что подскажет? О Макарихе, поселке в сто дворов, она кое-что уже знала. Капитан катера, на котором плыли двое суток от райцентра, говорливый мужичок, едва узнав, что молодая пара (их приняли за мужа и жену) едет в Макариху, вытаращил глаза и засвистел.
— Вас что же туда, за тунеядство? Иль по вербовке?
— По вербовке, — сказала Анна.
— Ну это еще ничего, — протянул капитан. — Кержакам понравитесь — на постой пустят. А туники в бараке живут. Весе-елый барак! Особенно в аванс и получку. Кержаки грозятся спалить его к едрене фене. А ведь и спалят!
На северной реке по-весеннему еще было холодно,
— А ну-ка, парень, врежь!
Зародов глянул на Анну и сказал — не пью. Затем капитан расспросил — зачем да куда и догадливо изрек:
— Понял. Деньги делать поехали. Только ты, парень, сам запомни и бабе своей скажи: денег в Макарихе нету. Нынче ж реформа денежная. Старыми-то получали — ого! А на новые переложить?.. В лесу денег нету, в лесу мантулить надо. Не зря ж туников к нам на исправление присылают! — Анне разговаривать с ним не хотелось, впрочем, и капитан все время обращался лишь к Зародову, не замечая «бабу». Зародов же помалкивал, косясь на Анну.
— Да-а, — вдруг протянул капитан. — Гляди-ка, сколь нынче реформ! И деньги поменяли, и в космос человека запустили. Кержаки говорят, это все к концу света.
На исходе пути капитан, окончательно расположившись к попутчикам-пассажирам, неожиданно предложил:
— Вот что, господа вербованные. Нахаркайте вы на подъемные, что вам отвалили, не суйтесь в лес, там и без вас балду гоняют. А купите-ка вы пасеку колодок на десять, и года через три озолотитесь. Там вокруг Макарихи шелкопрядников и гарей тьма, медосбор — убиться легче. Кержаки там старыми деньгами избы обклеивали. Вы держитесь к ним поближе и на ус мотайте. У них, лешаков, ничего не пропадает. Летом мед, осенью орех, зимой пушнина, весной рыба. Умеют жить.
Вспомнив это, Анна усмехнулась. Может, и правда, завести пасеку? От мысли пойти к начальнику лесоучастка она тут же отказалась. Аронов инструктировал: как можно меньше ходите к местным властям, в некоторых случаях даже избегайте их. «Я, — сказал он, — не знаю, почему это так, но Гудошников никогда не обращался ни в райисполкомы, ни в сельсоветы, а милиционеров так вообще за версту обходил. Наоборот, казалось бы, ему сподручнее было действовать через местные власти. Он — герой гражданской войны, орденоносец, бывший комиссар, — кого хочешь убедил бы и помощи добился. Он же на протезе хромал десятки верст, а машины не просил…»
Вот она, Макариха, заповедное место Гудошникова. Судя по материалам, и был-то он здесь всего раз, правда, четыре месяца прожил. Но все равно, выходит, можно найти подход к старообрядцам. Он есть, он существует, только с какой стороны?
Дремавший Зародов вдруг выпрямился, смахнул пот со лба, выступивший под горячим солнцем.
— Так, озарило, — будничным голосом сказал он. — Хватит, начальник, ломать голову.
— Что еще? — поморщилась Анна.
— Будем использовать старый капитал. Вернее, чужой капитал, если пока своего не нажили. Нечего от бабушки скрывать. Надо ей заявить или намекнуть, что мы пришли от Гудошникова. Его-то она помнит! Наверняка помнит! И ей сразу все ясно, и нам полезно.